Туман в зеркале

Пока я стоял, вбирая в себя впечатления, привыкая, изучая окрестные дома, я краем глаза уловил какое-то мимолетное движение и оглянулся в ту сторону. Это был мальчик лет двенадцати — тринадцати, худенький, бледный, в грязной рубашке без воротничка. Секунду, не больше, он смотрел прямо на меня, а затем он быстро отвел глаза, словно смутившись или боясь встретиться со мной взглядом. Но тут я увидел, как солнце, отразившись еще одной внезапной вспышкой от окон, в следующую секунду погасло — как будто задули свечу, — вновь скрывшись за несущимися по небу грозовыми тучами. Когда я оглянулся назад, мальчика уже не было (я предположил, что он исчез в расщелине между домами), и узкая улица была темна.

2

Я повернулся, спустился по невысоким истоптанным каменным ступенькам и, отворив тяжелую дубовую дверь, которую оставили приоткрытой, вошел в гостиницу «Перекрещенные ключи».

Несколько мгновений, пока глаза мои не привыкли к сумраку, я ничего не видел. В прихожей было холодно, сырой запах подвала мешался с запахами табачного дыма и эля, которые, должно быть, впитывались в эти стены годами, а может, и столетиями — становилось понятно, что дом этот очень старый.

Я стоял и ждал, пока кто-нибудь выйдет или окликнет меня. Однако ничего не произошло. Было все так же темно и тихо, лишь где-то в глубине громко тикали старинные напольные часы.

А потом, без всякого предупреждения, раздался внезапный жуткий вопль — визг или стон, подобный хохоту старухи или крикам некоего существа, испытывающего смертную муку. Он раздался раз, разрывая тишину дому, а затем еще раз, — леденящий душу звук, который заставил меня броситься вперед, и сердце мое пустилось в галоп, пока я дико озирался по сторонам. Глубоко внутри меня нарастал великий страх. Этот звук пробудил во мне кошмары и неясные смутные образы, хотя я не мог ни распознать его, ни припомнить ничего подобного.

А потом снова настала тишина, и лишь ужасное воспоминание осталось висеть в воздухе.

Теперь я уже немного привык к темноте прихожей и увидел, что слева есть еще одна дверь, тоже приоткрытая. Она привела меня — одна ступенька вниз — в маленькую, тускло освещенную залу бара с длинной стойкой красного дерева, близ которой стояли несколько скамей и табуретов. Маленькие оконца едва пропускали свет. Комната была совершенно пуста, и я уже почти дошел до медного колокольчика, стоявшего на барной стойке, когда, взглянув наверх, увидел покачивающийся в большой полукруглой медной клетке источник этих жутких воплей. Попугай с тускло-зелеными, линялого вида перьями и страшным крючковатым клювом стоял на одной ноге на перекладине. Его глаз блестел, недружелюбно уставившись прямо на меня.

Кровь заледенела у меня в жилах. В своих странствиях я сталкивался с множеством более странных, более экзотических и воистину более омерзительных и опасных птиц — и, если уж на то пошло, так и зверей. В том, что сейчас предстало моим глазам, не было ничего особенно зловещего — всего-навсего самый обыкновенный попугай. И все же я отшатнулся от него, отвел глаза и невольно отступил назад. Я его боялся. При виде него меня словно захлестнула поднявшаяся изнутри волна чудовищной дурноты. И глубоко-глубоко в подсознании какое-то забытое воспоминание — наверное, из самого раннего детства, — порхая, словно бабочка, билось в двери сознания. Что это было? Где я видел подобную птицу, слышал подобные крики, и почему это столь сильно пугало меня? Я не знал, не мог сказать. Я просто стоял на месте — рука застыла над колокольчиком, струйки пота стекали за воротник — и видел только черный, блестящий глаз и плавно покачивающуюся жердочку с этой зловещей птицей.

Меня избавило появление человека, который вышел, пригнувшись, из двери, ведущей в помещение за баром, — мужчины с ястребиным носом и тяжелым подбородком, одетого в суконный фартук. Впрочем, он был достаточно вежлив и с готовностью согласился предоставить мне номер с ужином на пару ночей — и дольше, если я того пожелаю.

— Хотя вы уедете, — сказал он, — и довольно скоро.

— У меня пока еще нет определенных планов. Хочу приглядеться к Лондону. Я очень много лет прожил в других странах.

Он только кивнул — ни я, ни моя история его, очевидно, не слишком интересовали — и провел меня обратно через зал, наверх по двум узким и крутым лестничным пролетам, а затем по коридору в заднюю часть дома, ни разу не предупредив по дороге, чтобы я поберег голову и пригнулся.

Номер, который он мне показал, был маленьким и таким же темным, как и весь этот дом, но чистым и прилично меблированным: с кроватью, дубовым столом и стулом. Окно выходило во внутренний двор, на крыши и дымовые трубы, едва различимые сейчас, когда последние лучи сочились с неба тонкой мертвенно-бледной полоской на западе.

Я распаковал сумку — немного одежды и личных вещей, а потом, буквально за несколько мгновений, на меня навалилась такая усталость, что в глазах все поплыло, ноги отяжелели и начали болеть, и, лежа полностью одетый на кровати, я провалился в такой глубокий сон, какого, кажется, у меня еще не было никогда. Перемена обстановки, новые виды и звуки, облегчение от того, что путешествие завершилось и я наконец достиг родных берегов, и, возможно, в первую очередь, сильнейшие эмоции, захлестывавшие меня в минувшие несколько часов, всё это вместе взятое полностью меня опустошило, исчерпав все мои жизненные силы. Часа четыре я не осознавал ни себя, ни окружающего, и пробудился лишь от стука, пройдя сперва сквозь черные, самые дальние глубины сна и затем наверх, туда, где странные формы и образы, оборванные клочки сновидений, плавали в зеленоватых сумерках, и отсюда — резко на поверхность.

В комнате царила полнейшая темнота, и я лежал нескольких секунд, совершенно растерянный, не понимая, где я, какой сегодня день и сколько сейчас времени, а голова у меня была тяжелая, как от наркотика.

Стук раздался снова, я определил, откуда он доносится, осознал, где я нахожусь, и встал, чтобы открыть дверь.

Снаружи, в узком коридоре, стояла молодая женщина, в колеблющемся свете позади нее я заметил вторую фигуру и сделал шаг назад, чтобы впустить их. Но когда девушка вошла в номер, неся кувшин горячей воды и таз, и медленно, с неуклюжей осторожностью двинулась поставить это на сундук, я оглянулся и увидел, что ошибся: коридор был пуст.

— Если хотите поужинать, вам придется спуститься. В номера мы не разносим.

У нее были пухлое коровье личико, не выражавшее ничего, кроме, разве что, налета усталости или скуки, и медленная манера речи. Но дойдя до двери, уже с порога, она бросила на меня быстрый взгляд, и в ее унылых глазах промелькнула слабая вспышка интереса или любопытства, что побудило меня спросить, есть ли еще какие-нибудь постояльцы, остановившиеся здесь на эту ночь.

Помедлив, она ответила:

— У нас только две комнаты. Сюда мало кто приезжает.

— Да. Здесь, кажется, очень тихо.

— По большей части. Шумные идут в другие места.

— Вы имеете в виду моряков?

— Мы содержим респектабельную гостиницу.

— А вы живете здесь?

— С отцом.

Когда она повернулась уходить, я сказ&ч, сам не знаю почему:

— А мальчик?

У меня вдруг возникла твердая уверенность, что, когда она вошла, кто-то стоял позади нее, и это был мальчик, возможно, тот, которого я мельком увидел на улице, когда пришел сюда, — хотя и не мог бы сказать, почему он меня заинтересовал.

— Никаких мальчиков здесь нет.

— Я подумал, может, у вас есть брат — или мальчик на побегушках? Я видел его на улице, когда пришел.

— А, на улице. — В голосе ее прозвучало легкое презрение. — Там мог быть кто угодно. И мальчики, и прочие всякие. Кто угодно.

Когда она удалилась, я подошел к окну. Дождь перестал. Но я не мог разглядеть практически ничего, за исключением слабого света из какой-то комнаты ниже, который едва проникал в мрачное пространство двора. Это место, казалось, принадлежало иному времени, не тому, в котором я жил, а далекому прошлому. Итак, я был обитателем города книг и сказок, которые читал ребенком, места, принадлежащего скорее воображению, нежели какой-либо реальности, и словно почти не менявшегося многие столетия. Но это до поры до времени, пока я здесь не освоюсь. Я думал, что совершу переход от своей прошлой, совсем иной жизни к будущему, которое меня ждет, более или менее постепенно. Здесь, в этой тихой и темной гостиничке, стоявшей у самой реки, у меня было странное ощущение, будто я подвешен в неопределенности, не принадлежащей никакому реальному времени или месту.