Оборотни

Сергея Мироненко охватило странное ощущение полного счастья; оно накатило на него внезапно, без всякой причины, наполнив собой сердце.

Еще вчера обстоятельства складывались хуже некуда. Боли в руках, голове и позвоночнике усилились, но теперь к ним добавился страшный зуд, от которого хотелось рвать кожу ногтями. Казалось, его тело решило восстать против своего хозяина. Это он и пытался объяснить Болларду: он чувствует, что словно раздваивается, и боится, что скоро может вообще разорваться напополам. Но сегодня страх исчез. Страх, но не боль. Во всяком случае, по сравнению со вчерашним днем она усилилась. Связки и сухожилия болели так, словно испытывали страшную перегрузку, на которую не были рассчитаны; на суставах от внутренних кровоизлияний появились синяки. Однако внезапно это страшное состояние прошло, и все успокоилось, и ему захотелось спать. А сердце наполнилось невыразимым счастьем.

Когда он пытался вспомнить недавние события, желая понять, что могло вызвать у него столь странные ощущения, память отказывалась ему служить. Его вызвали на встречу с начальником Болларда; это он помнил. Состоялась та встреча или нет — это стерлось у него из памяти. Вместо воспоминаний о той ночи — пустота.

Он подумал, что Боллард, наверное, знает, что случилось. Этот англичанин понравился ему с самого начала; он сразу понял, что, несмотря на различия, у них много общего. Интуиция подсказывала ему, что Болларда нужно поскорее найти. Конечно, увидев его, англичанин очень удивился; возможно, сначала даже рассердится. Но когда он расскажет Болларду о своем счастье, то, конечно же, будет прощен.

Боллард обедал поздно, а потом пил до позднего вечера в «Кольце», маленьком баре, где собирались трансвеститы, куда его впервые привел Оделл почти двадцать лет назад. Несомненно, коллега просто хотел продемонстрировать свое глубокое знание жизни, показывая новичку признаки упадка Берлина, однако Боллард, не испытывая никакой тяги к завсегдатаям «Кольца», внезапно почувствовал себя здесь как дома. Он сохранял нейтралитет, и за это его уважали и никогда не приставали к нему. Ему давали возможность просто пить и наблюдать за демонстрацией полов.

В тот вечер перед его глазами стоял призрак Оделла, чье имя было уже забыто именно потому, что он был связан с делом Мироненко. История не прощает ошибок, если только ошибка не выливается в нечто грандиозное. Подобное Боллард уже наблюдал. Таких, как Оделл — честолюбивых мужчин, которые из-за своего небольшого просчета оказываются в полном тупике, из которого нет выхода, — таких мужчин не ждут ни красивые речи, ни награды. Их ждет лишь забвение.

От этих мыслей Болларду сделалось очень грустно, и, чтобы развеять меланхолию, он напивался все сильнее, и когда в два часа ночи вышел на улицу, от былой депрессии осталось лишь мрачное уныние. Добрые обыватели Берлина давно спали; завтра их ждет новый рабочий день. Стояла тишина, и только со стороны Курфюрстендамм слышался глухой гул проезжающих машин. Боллард пошел на этот звук; мысли в голове путались.

Внезапно сзади раздался смех. Молодой человек, одетый шикарно, как кинозвезда, пошатываясь шел по тротуару под руку со своим неулыбчивым сопровождающим. Боллард знал этого трансвестита, завсегдатая бара; его клиент — судя по скромному костюму, провинциал — наверняка сбежал от жены, чтобы за ее спиной утолить свое влечение к мальчикам, одетым в женское платье. Боллард ускорил шаг. Звонкий смех юноши, в котором звучало явно наигранное кокетство, заставлял Болларда стискивать зубы.

Мимо кто-то пробежал; краем глаза Боллард успел заметить лишь мелькнувшую тень. Скорее всего, это его «хвост». Алкоголь притупил его сознание, и все же Боллард почувствовал некоторое беспокойство, причину которого и сам не понимал. Он шел, не оглядываясь. Голова у него гудела.

Пройдя несколько ярдов, Боллард вдруг осознал, что смех за его спиной внезапно оборвался. Он обернулся, ожидая увидеть обнимающуюся парочку. Однако юноша и его спутник исчезли; наверное, шмыгнули в ближайший переулок, куда же еще, чтобы в темноте довести свою встречу до завершения. Где-то рядом бешено залаяла собака. Боллард напряженно всматривался в темноту, словно желал разгадать, что таит в себе эта пустынная улица. Гул в голове и пощипывание в ладонях — нет, все это не от простого беспокойства. С улицей, такой тихой и мирной с виду, что-то было не так, в ней таился ужас.

До ярких огней Курфюрстендамм оставалось не более трех минут ходьбы, но Боллард не захотел уйти, оставив нераскрытой тайну тихой улицы, и потому медленно пошел назад. Собака перестала лаять. Наступила тишина, слышны были только его шаги.

Дойдя до ближайшего переулка, он заглянул за угол. Темно — ни единого освещенного окна или фонаря у подъезда. Ни единой живой души в этой тьме. Боллард пошел к следующему переулку. Внезапно в нос ему ударила дикая вонь, которая сделалась еще сильнее, когда он свернул за угол. От этой вони гул в голове сменился настоящим громом.

В конце переулка слабо светилось одно-единственное окошко на верхнем этаже, бросающее отблеск на тротуар. В этом крошечном круге света Боллард увидел на земле распростертое тело провинциала. Труп был изуродован до неузнаваемости: человека словно хотели вывернуть наизнанку. От вывалившихся на землю внутренностей исходил жуткий смрад.

Боллард видел смерть и раньше и считал, что давно уже привык ко всему. Однако то, что он увидел в переулке, заставило его содрогнуться от ужаса. Руки и ноги у него задрожали. Вдруг откуда-то из темноты раздался голос юноши.

— Ради бога… — простонал он.

В его голосе больше не было и намека на кокетливую женственность, это было невнятное бормотание парализованного ужасом человека.

Боллард двинулся на голос. Пройдя десять ярдов, он увидел картину, все объясняющую. Юноша лежал, привалившись к стене, возле мусорного контейнера. Все украшения и одежда были с него сорваны; его тело было бледным и обмякшим. Болларда он, видимо, не заметил; глаза юноши были устремлены куда-то в самую глубину тьмы.

Боллард дрожал всем телом. Пытаясь взять себя в руки, он проследил за взглядом юноши и пошел в ту сторону, но не ради молодого человека (ибо героизм, как его учили, есть весьма сомнительное достоинство), а из любопытства, и даже более того — желая увидеть человека, способного на такую жестокость. Заглянуть в глаза самой ярости — вот что казалось в тот момент Болларду самым важным в жизни.

Юноша заметил его и что-то жалобно произнес, но Боллард его не слышал. Он чувствовал на себе чей-то взгляд, тяжелый, давящий. Тупая боль в голове пульсировала в четком ритме, словно гул вертолета. Через несколько секунд гул перешел в оглушительный рев.

Боллард закрыл глаза руками и, согнувшись, прислонился к стене, смутно сознавая, что убийца вышел из укрытия (перевернутого мусорного контейнера) и теперь уходит. Что-то задело его, Боллард открыл глаза и увидел, что безумец быстро удаляется по переулку. В его фигуре было что-то неестественное — скрюченная спина и слишком большая голова. Боллард громко окликнул его, но человек лишь ускорил шаг, на секунду задержавшись, чтобы бросить взгляд на мертвеца, после чего бросился бежать.

Боллард отошел от стены и выпрямился. Шум в голове понемногу стихал, головокружение проходило.

За его спиной слышались рыдания юноши.

— Вы видели? — захлебываясь слезами, говорил он. — Вы это видели?

— Кто это был? Вы его знаете?

Юноша уставился на Болларда, словно испуганная лань; его густо подведенные глаза казались огромными.

— Кто?.. — сказал он.

Боллард хотел повторить вопрос, но вдруг раздался визг тормозов, за которым последовал глухой удар. Предоставив юноше самому натягивать разодранное trousseau, [1]Боллард бросился на шум. Слышались голоса; у тротуара стояла большая машина с зажженными фарами. Водителю помогали выбраться из кабины, в то время как пассажиры — судя по вечерним платьям и раскрасневшимся лицам, участники вечеринки — шумно обсуждали, как все это произошло. Одна из женщин начала что-то говорить о животном, попавшем под колеса, но ее перебили. Тело, которое лежало в придорожной канаве, куда его отбросило ударом, принадлежало не животному.