Оборотни

Комнату наполнил шум льющейся из крана воды. В водосточной трубе не хватало одной секции, поэтому поток дождевой воды с шумом бил о подоконник. От этого звука, а еще от холода, царившего в ванной, в памяти Болларда вновь всплыли ночные видения. Он вспомнил кровь и боль; вспомнил душ — вода хлестала по его голове, снимая адскую боль. И вместе с этими воспоминаниями всплыли слова, которые он произнес, сам того не сознавая: «Я не верю».

Его услышали.

— Здесь кто-то есть! — крикнул Гидеон. В дверь ванной постучали. — Откройте!

Боллард слышал его совершенно отчетливо, но не ответил. Горло горело, в голове нарастал рев двигателей. Чувствуя, как его охватывает отчаяние, Боллард прислонился спиной к двери.

В две секунды Саклинг взлетел по лестнице.

— Кто там? — крикнул он. — Отвечайте! Кто там?

Не получив ответа, Саклинг приказал привести Криппса. Из-за двери доносилась возня.

— Последний раз предупреждаю… — сказал Саклинг.

Что-то страшно давило на череп. Кажется, на этот раз он не выдержит; глаза болели так, словно вот-вот выскочат из орбит. Боллард заметил в зеркале чье-то отражение — на него глядело некое существо со сверкающими глазами, и тогда он снова произнес те же слова: «Я не верю», но на этот раз его горящее горло едва справилось с ними.

— Это же Боллард, — сказал Саклинг. В его голосе слышалось ликование. — Бог мой, мы поймали Болларда. Вот уж действительно повезло!

«Нет, — подумал человек в зеркале, — Здесь такого нет. Такого человека вообще нет, ибо разве имя не есть первый акт веры, первая доска ящика, в котором ты хоронишь свою свободу?» У твари, в которую он превращался, больше не будет имени; не будет ящика, в который ее посадят, не будет похорон. Больше — никогда.

На какое-то мгновение ванная исчезла, и он оказался у могилы, которую они заставили его выкопать; на дне могилы плясал ящик, который не желал, чтобы его закапывали. Боллард слышал, как трещат доски — или то был звук выламываемой двери?

Крышка ящика отскочила. На головы участников похоронной процессии посыпался град ногтей. Шум в голове внезапно стих, словно иссяк, и вместе с ним исчез и бред. Боллард стоял в ванной, лицом к открытой двери. Мужчины, которые смотрели на него, походили на слабоумных. Вытянувшиеся лица, отвисшие челюсти, вытаращенные глаза. Они увидели его морду, его шерсть, его золотистые глаза и желтые клыки. Ужас людей привел его в восторг.

— Убей его! — крикнул Саклинг, выталкивая вперед Гидеона. Тот уже достал из кармана пистолет и навел его на Болларда, но нажать на спусковой крючок не успел. Зверь схватил его руку зубами, почувствовав в пасти вкус плоти и стали. Гидеон завопил не своим голосом и кубарем покатился по лестнице под отчаянные вопли Саклинга.

Когда зверь поднес к носу свою окровавленную ладонь, чтобы ощутить запах крови, мелькнула вспышка, и что-то ударило его в плечо. Выстрелить второй раз Шеппард уже не успел, ибо зверь бросился на него. Забыв о пистолете, Шеппард попытался бежать, но зверь одним ударом лапы раскроил ему череп. Стрелок повалился на пол; узкое помещение сразу наполнилось его запахом. Забыв об остальных врагах, зверь бросился на свою добычу и начал ее пожирать.

Кто-то произнес: «Боллард».

Зверь быстро, словно устриц, не прожевывая, проглотил глаза мертвеца.

И снова послышалось: «Боллард». Зверь не хотел отрываться от еды, но тут до него донеслись чьи-то всхлипывания. Зверь умер для самого себя, но не для чужого горя. Выронив из лап мясо, он взглянул вниз.

У человека, который плакал, слезы лились только из одного глаза; второй смотрел и не двигался. Но в здоровом глазе читалась настоящая, тяжелая боль. Зверь знал: это отчаяние. Такое страдание было хорошо ему знакомо, он сам испытывал страдания, пока их полностью не стерла эта приятная трансформация. Плачущий человек находился в руках другого человека, который прижимал к его виску дуло пистолета.

— Еще один шаг — и я стреляю, — сказал тот, другой человек. — Я прострелю ему голову. Ты меня понимаешь?

Зверь вытер лапой рот.

— Скажи ему, Криппс! Это же твое отродье. Сделай так, чтобы он меня понял.

Одноглазый человек попытался заговорить, но не смог. Из его раны на животе сочилась кровь.

— Ну зачем вам обоим погибать? — сказал человек с пистолетом. — Его голос зверю не понравился — пронзительный и лживый. — Лондону вы нужны живыми. Да говорите же, Криппс! Скажите, что я не причиню ему вреда.

Плачущий человек кивнул.

— Скажи, Боллард, — сказал он, — что ты чувствуешь?

Зверь не очень понял, о чем его спрашивают.

— Пожалуйста, скажи мне. Меня мучит любопытство…

— Да черт бы тебя… — сказал Саклинг, вжимая пистолет в тело Криппса. — Прекратите, мы не в научном обществе.

— Тебе хорошо? — спросил Криппс, не обращая внимания ни на пистолет, ни на человека.

— Заткнись!

— Ответь мне, Боллард. Что ты чувствуешь?

Глядя в отчаянные глаза Криппса, зверь понемногу начал понимать, что ему говорят; слова человека сложились вместе, как кусочки мозаики. «Тебе хорошо?» — спрашивал человек.

Боллард услышал, как из его горла вырвался смех, затем, с трудом складывая звуки в слова, он заговорил.

— Да, — сказал он плачущему человеку. — Да, хорошо.

Едва он закончил фразу, как Криппс мертвой хваткой вцепился в руку Саклинга. Чего он хотел — сбежать или покончить с собой, — этого уже не узнает никто. Сработал курок, пуля прошибла голову Криппса, и отчаянный крик разнесся по комнате. Оттолкнув от себя тело, Саклинг снова взвел курок, но зверь был уже рядом.

Будь он человеком, Боллард, наверное, заставил бы Саклинга помучиться, но зверь не был столь порочен. Инстинкт подсказывал ему, что врага нужно уничтожить как можно скорее. Дело завершили два точных укуса. Когда с человеком было покончено, Боллард подошел к Криппсу. Его стеклянный глаз остался цел. Он, не мигая, смотрел в одну точку, полностью игнорируя бойню, происходившую в доме. Вынув этот глаз из пробитой пулей головы, Боллард положил его в карман; затем вышел под дождь.

Спустились сумерки. Он не знал, в какой район Берлина его притащили, но у него было внутреннее чутье, свободное от доводов рассудка, и оно вывело его по темным закоулкам к окраине города, прямо к развалинам какого-то здания. Никто не знал, что здесь когда-то было (аббатство? оперный театр?), но по случайному стечению обстоятельств здание осталось почти целым, в то время как все остальные строения в радиусе нескольких сотен ярдов были стерты с лица земли. Пробираясь среди куч мусора, уже заросших сорняками, он внезапно ощутил знакомый запах — запах своего племени. Их было много, собравшихся в руинах. Одни сидели, привалившись спиной к стене, и курили, передавая друг другу сигарету; другие окончательно превратились в волков и шныряли поодаль, словно призраки, сверкая желтыми глазами; третьих можно было считать почти что людьми — если бы не их следы.

Опасаясь, что упоминание каких-либо имен здесь запрещено, он все же спросил у парочки любовников, которые предавались страсти под тенью стены, не знают ли они человека по имени Мироненко. У самки была ровная и гладкая спина, а на животе двенадцать набухших сосков.

— Слушай, — сказала она.

Боллард прислушался — из темноты раздавался чей-то голос, который то угасал, то звучал с новой силой. Боллард пошел на голос и вскоре вышел к открытой площадке, посреди которой стоял волк, окруженный внимательными слушателями. В передних лапах волк держал открытую книгу. При появлении Болларда некоторые слушатели обернулись к нему, сверкнув желтыми глазами. Чтец остановился.

— Тс-с! — сказал один из слушателей. — Товарищ читает.

Это был Мироненко. Боллард тихо уселся среди слушателей, и чтец продолжил:

— «…И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю»…

Эти слова Боллард слышал и раньше, но сегодня они звучали для него по-новому.

— «…и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными»…