Муза Эфраима (СИ)

Плитка под стулом с тихим скрежетом разъезжается в стороны, открывая вид на сумрачное ничто, что лежит за границами звездной бездны. За границами самого человеческого понимания.

Латиша с довольным видом наклоняется вперед. Ее омерзительный рот застывает в пяти сантиметрах ото рта Эфраима.

- Любовь моя, все наши совместные работы были прекрасны, но они ничто в сравнении с грядущим шедевром. Я научу тебя всему, что знаю. Больше не будет никаких тайн, никаких загадок. Я удовлетворю твою просьбу и изменю тебя. Сделаю тебя совершенным. Ты станешь мне ровней. Ты наконец-то услышишь шепот луны и познаешь всю глубину космического ужаса, - муза смачивает средний и указательный пальцы слюной, после чего прикасается ими к ссохшимся губам художника. Пытается разлепить их. - Довольно ожиданий, любовь моя. Довольно. Без твоих поцелуев мои уста мертвы.

Эфраим нехотя признается себе, что давно ждал этого поцелуя. Надеялся на него, полагался. Нахлынувший приступ тошноты его нисколько не пугает. Отвращение, питаемое предрассудками, лишь вызывает улыбку. "Она абсолютна, - думает он, - абсолютна!"

Художник ощущает своим языком энергичное подергивание языка Латиши - холодного, влажного и неприятно подвижного, словно во рту у его музы обитает жирная личинка мертвоеда.

Гнилой привкус медленно растекается по небу.

В порыве страсти Латиша запрыгивает на колени своему возлюбленному. Ее ноги-скальпели мгновенно пронзают его плоть. Кровь тоненькими ручейками стекает вниз и капля за каплей устремляется в пустоту под стулом. Великое ничто с радостью принимает свежий дар боли.

Эфраим чувствует, как содержимое желудка в очередной раз подступает к его горлу. Он пытается подавить спазм, и муза активно ему в этом помогает. Она присасывается к нему с невиданным вожделением. Сливается с самой сутью его существа. Художник охотно принимает все ее ласки. Ощущение того, как обильно выделяется ее слюна, доводит его до катарсиса. Она проникает в пищевод, заполняет собой легкие и разрушает его личность.

Тревожно-сексуальная выразительность процесса не поддается какому-либо объяснению. Тошнота, пыл, ужас и вдохновение. Никаких условностей. Никакого притворства.

Склизкие прикосновения языка Латиши беспрерывно приносят новые наслаждения - мучительно острые, как лезвия, и глубокие, как воды Стикса.

Вместе с ними приходит и избавление.

Тело Эфраима постепенно немеет. Ледяной холод болью отдается в зубах.

Колючая проволока все сильнее и сильнее вдавливается в кожу.

Аккуратно отсеченные голени низвергаются в бездну. За ними следует кисть правой руки.

- Наша последняя работа оставит след на самом времени, - возбужденно шепчет Латиша, ни на секунду не прерывая своих "трудов". - Твое имя будет навечно приковано цепями ко всему тому, что люди привыкли называть непостижимым. Ты станешь вестником грандиозной эпохи перемен, любовь моя. Станешь символом темного ренессанса и навсегда изменишь понимание настоящего искусства. Первые полосы завтрашних газет нарекут тебя новым Пророком.

- Пророком, - захлебываясь собственной рвотой, вторит ее речам Эфраим. - Я стану Пророком. Луна уже говорит со мной. Я слышу ее шепот. Она здесь, внутри моей головы. И она голодна. Скорее освободи ее, Латиша! Позволь ей отведать моей плоти...

Колючие "щупальца" музы пробираются в рот художника, в его уши, в его ноздри. Посредине лба появляется бугорок, как будто под кожу забрался жук-скарабей. Латиша аккуратно прикасается к нему мизинцем и подхватывает капельку вязкой темной жидкости, что выступила на его поверхности. Облизнув палец, она заботливо произносит:

- Как пожелаешь, любовь моя. Как пожелаешь.

Приглушенное хлюпанье. Стоны. Кровь.

На нижней половине черепа Эфраима, словно на подставке, покоится черная луна.

Сайлент-Хаус хоронит внутри себя еще одну тайну.