Что-то страшное грядёт

Но вслух сказать этого он не мог.

А потому он выпил свой стаканчик, закрыв глаза и прислушиваясь — не колыхнется ли снова в душе скорбная тень, шурша сложенным в кучу хворостом, который так никогда и не загорелся.

Глава четвертая

Вилл остановился. Вилл смотрел на вечерний пятничный город.

Когда большие часы на здании суда начали отсчитывать девять ударов, все огни еще горели и в магазинах как будто кипела жизнь. Но едва девятый удар отдался в пломбах залеченных зубов, как тотчас клиенты брадобреев разом были освобождены от салфеток, напудрены и сопровождены до двери, фонтанчики аптекарей перестали шипеть по-змеиному, повсюду смолкло жужжание неоновых реклам и ослепительное пространство мелочной лавки с ее десятком миллиардов стеклянных, металлических и бумажных изделий, ждущих пытливых рук потребителей, внезапно окуталось мраком. Скользили жалюзи, хлопали двери, ключи стучали своими костями в замках, и разбегались люди, которых хватали за пятки мышиные полчища рваных газет.

Бам! И нет никого!

— Ух ты! — закричал Вилл. — Люди бегут, словно гроза уже здесь!

— Здесь! — воскликнул Джим. — Это мы!

С грохотом-топотом они побежали по железным решеткам, стальным люкам, мимо дюжины темных витрин, дюжины тусклых, дюжины угасающих. Весь город вымер, когда они обогнули угол табачной лавки и увидели движущегося в темноте деревянного индейца.

— Эй!

Из-за спины индейца выглянул владелец лавки мистер Тетли.

— Испугались, мальчики?

— Ни чуточки!

Однако же Вилл поежился, как будто ощутил холодные волны необычного дождя, штурмующие прерии словно пустынный берег. Лучше быть под покровом шестнадцати одеял и одной подушки, когда молнии примутся гвоздить город…

— Мистер Тетли? — тихо произнес Вилл.

Потому что сейчас в темноте густого табачного духа стояли навытяжку два деревянных индейца. В разгар своей шутки мистер Тетли замер с открытым ртом, прислушиваясь.

— Мистер Тетли?

Ветер принес что-то издалека, он не мог разобрать, что именно.

Мальчики попятились.

Он не видел их. Он не двигался. Только вслушивался.

Они оставили мистера Тетли. Они побежали.

У четвертого от библиотеки пустынного квартала мальчики наткнулись на третьего деревянного индейца.

У дверей своей парикмахерской, держа дрожащими пальцами ключ, стоял мистер Кросетти. Он не заметил, как они остановились.

Что их остановило?

Слезинка.

Блестящая слезинка катилась вниз по левой щеке мистера Кросетти. Он тяжело дышал.

— Кросетти, дурень! Что-то происходит, ничего не происходит, и ты плачешь, словно младенец! — Мистер Кросетти прерывисто вздохнул, шмыгая носом. — Чувствуете запах?

Джим и Вилл принюхались.

— Лакрица?

— Фиг-то. Сахарная вата!

— Я уже забыл, когда слышал его в последний раз, — сказал мистер Кросетти.

Джим фыркнул.

— Точно, есть запах.

— Вот именно, но кто-нибудь обращает внимание? Когда? Вот мой нос говорит мне: вдыхай! И я плачу. Почему? Потому что вспоминаю, как давным-давно мальчишки ели эту штуку. Почему в последние тридцать лет я ни разу не остановился, чтобы вспомнить и принюхаться?

— Вы заняты, мистер Кросетти, — сказал Вилл. — Вам некогда.

— Некогда, некогда. — Мистер Кросетти вытер глаза. — Откуда идет этот запах? Во всем городе никто не торгует сахарной ватой. Только в цирках.

— А что, — отозвался Вилл. — Это верно!

— Ну все, Кросетти больше не плачет. — Брадобрей высморкался и принялся запирать дверь своего заведения.

Пока он был занят этим, Вилл смотрел, как крашеный шест над дверью разматывает свой красный серпантин из ниоткуда, увлекая взгляд в другое никуда. Сколько раз Вилл в полдень стоял здесь, пытаясь размотать эту ленту, глядя, как она бесконечно рождается, крутится, исчезает, не исчезая.

Мистер Кросетти протянул руку к выключателю под вращающимся шестом.

— Не надо, — сказал Вилл. Понизил голос: — Не надо его выключать.

Мистер Кросетти посмотрел на шест так, словно только теперь открыл для себя его чудесное свойство. Тихо кивнул с увлажнившимися глазами.

— Откуда идет, куда уходит, да? Кто знает? Не ты, не он, не я. О эти тайны, господи. Ладно. Пусть себе крутится!

«Хорошо быть уверенным, — говорил себе Вилл, — что шест будет вращаться до утра, что лента будет разматываться из ниоткуда в никуда, покуда мы спим».

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Они покинули мистера Кросетти, овеянного ветром с чуть уловимым запахом лакрицы и сахарной ваты.

Глава пятая

Чарлз Хэлоуэй поднес ладонь к двойным дверям бара — нерешительно, словно седые волосы на его руке, как чуткие усики, ощутили: что-то скользнуло мимо в осенней ночи. Возможно, где-то бушевали огромные пожары и языки жгучего пламени предупреждали его: ни шагу вперед. Или на здешний край надвинулся новый ледниковый период и за прошедший час студеная туша его уже накрыла миллион людей. Или же само Время струилось вниз в огромном сосуде, погребая все-все порошинками мрака.

А может быть, все дело было в человеке в черном одеянии, которого он увидел по ту сторону улицы через окно бара. Зажав под мышкой бумажные рулоны, держа в другой руке кисть и ведерко, человек этот теперь удалялся, насвистывая какую-то мелодию.

То была мелодия из совсем другого времени года, неизменно рождающая печаль в душе Чарлза Хэлоуэя. Вроде бы не ко времени в октябре она проникала в самое сердце, в какой бы день или месяц ни прозвучала.

Чарлз Хэлоуэй вздрогнул. Его вдруг посетило былое чувство жуткого восторга, когда хотелось и смеяться, и плакать при виде праведников, шествующих в канун рождества по заснеженным улицам в окружении усталых мужчин и женщин, чьи лица были покрыты грязью прегрешений, испачканы пороками, разбиты подобно оконным стеклам жизнью, которая вдруг наносила удар, убегала, пряталась и возвращалась, чтобы ударить снова.

Мелодия стихла.

Чарлз Хэлоуэй шагнул через порог. Насвистывавший человек трудился вдалеке, взмахивая руками у телеграфного столба. Вот исчез в открытой двери какой-то лавки.

Чарлз Хэлоуэй, сам не ведая почему, пересек улицу, чтобы увидеть, как человек в черном наклеивает афишу внутри никем не занятого, пустого помещения.

Вот он вышел на улицу, держа в руках свою кисть, свое ведерко с клеем, свои бумажные свитки. Сверкающие похотливым жаром глаза остановились на лице Чарлза Хэлоуэя. С улыбкой он приветствовал его поднятой рукой.

Хэлоуэй вытаращил глаза.

Ладонь расклейщика афиш была покрыта черными шелковистыми волосками. Похоже на…

Рука сжалась в кулак. Помахала. Расклейщик живо завернул за угол. Чарлз Хэлоуэй, ошеломленный, овеянный вдруг жарким дыханием лета, пошатнулся, потом заглянул в пустую лавку.

Под одиноким светильником стояли двое деревянных козел.

На козлах, словно погребальный сосуд из снега и кристаллов, покоилась ледяная глыба длиной около двух метров. Зеленовато-голубоватая, она переливалась тусклым блеском. Как будто там в полутьме лежал большой холодный драгоценный камень.

При свете электричества на белой дощечке ближе к окну можно было прочесть каллиграфическое объявление: