[пcиxo]toxic

Как и его жена. Её часто показывали по телевизору. Обо мне тоже много говорили, но никто не знал, что я – это я.

Мне нравилось это, известность. Я любил посмотреть новости, потягивая пиво и закусывая его чем-нибудь вкусненьким, в то время как дикторы разорялись по поводу психопата, убивающего людей и похищающего видных бизнесменов.

Конечно, мне это нравилось. Ощущать власть.

Я обеспеченный человек.

Мне не нужен был миллион долларов. Во всяком случае, не из-за миллиона долларов я выносил из-под этого дряблого борова дерьмо.

И мне везло. Я был предельно аккуратен, как шпион или ниндзя. Прежде чем приехать к гаражу, долго петлял по городу. На парковку заходил только тогда, когда там никого не было. Всё делал в перчатках. И тому подобное.

И, поди ж ты, всё равно вычислили.

Не знаю как. Может, кто-то видел, как я опускал посылку в ящик. Кому-то показалось подозрительным, что человек через ящик пытается послать такой крупный пакет. Пошёл в милицию, рассказал о том, что видел. Описал внешность. Сверили по базе – оп-па, а он уже проходил по подозрению в умышленном, аж два раза!

И вот я здесь.

И не успел отправить последнюю посылку.

А мне так нравилось смотреть на сморщенное, красное, похожее на мокрую мозоль, лицо его жены, когда она перед телекамерами зачитывала мои письма…

Я говорю:

– Эй, вы там, придурки сзади, гляньте мне в левый карман куртки…– а сам аккуратно когти выпускаю.

Я всё ещё стою на коленях, хотя могу ходить.

Чья-то рука лезет в мой карман, шелестит шёлковой подкладкой.

Достаёт пакет.

У Снеговика, Крота, и овода, расширяются глаза. Можно сказать, на лоб лезут. Снеговик перехватывает у мента жёлтый пакет, нетерпеливо его разрывает. Я смотрю на пакет с мечтательным (я так думаю) выражением лица.

Из посылки выскальзывает ещё один пакет, на сей раз прозрачный. Снеговик ожесточённо суёт мусор в руки Кроту, а сам рассматривает маленький вакуум-пакет. Видно, что там что-то слизистое, желтовато-красное и разлохмаченное. Крот вытягивает раздражённую красную шею, два мента сзади, я слышу, нетерпеливо переступают с ноги на ногу.

Из моих ноздрей вырывается пар, а Снеговик всё смотрит и смотрит. Потом поднимает голову, в неверии смотрит на меня:

– Это…это…

Я щерюсь, кровь и слюна течёт у меня по подбородку.

– Да, это яйца. ЕГО ГРЁБАННЫЕ ЯЙЦА.

И я смеюсь. Долго и морозно, пока смех мой не становиться похожим на вой.

А его яйца… Их было так чертовски трудно отрёзать. Пока я это сделал, я умудрился чуть ли не по уши измазаться в дерьме, его зассанных брюк и вонючей смегме. Дальше было хуже – из него вылезли какие-то жилки, и нити капилляров, и вообще… Мерзко. Благо нож был острый, а то ещё лопнули бы…

Хотел вот, последний презент отправить.

Как обидно.

Мы все трое, на моей кровати. У меня охуенный стояк, наверное, благодаря фенамину и водке. Я всех люблю и чувствую себя центром вселенной. Точнее, мой хуй – это центр вселенной, ось, так сказать, СТЕРЖЕНЬ МИРОЗДАНИЯ.

Со мной две проститутки. Анжела и Кира. Так они сказали. Я их подцепил на презентации нового альбома Агутина. Когда, как, неважно, то есть, не помню.

Это не просто шлюхи, это, блядь, элита.

Блядская элита.

Я лежу на спине, и притягиваю к себе Анжелу, хватаю за волосы, и спихиваю её к моему огромному толстенному хую, который я запихиваю рукой ей в рот. Потом привлекаю к себе Киру, смачно её целую, пропихивая свой язык между её губ, кусаю её губы, жестко, насильственно. Отталкиваю и спихиваю её ниже к моим бёдрам, чтобы она помогала Анжеле сосать, при этом, она мастурбирует, проводя смоченным в слюне пальцем по половым губам, теребит их, отчего они становятся влажными и раскрасневшимися.

Они обе попеременно лижут мою головку и крайнюю плоть, потом Анжела переходит к моим набухшим яйцам, вылизывает их, потом берёт всю мошонку, массирует и посасывает каждое яичко поочерёдно, раздвигая их языком. Кира сосёт мой член, он, бля, уже твёрд, как кол.

Потом мы рассыпаемся. Я наваливаюсь на Анжелу, и методично вгоняю в неё свой хуй, одновременно оглаживая её тело, а Кира пристраивается сзади, и, намазав дилдо вазелином, засовывает мне его в жопу.

Анжела стонет, потому что я кусаю её груди, в затвердевшие от возбуждения соски, до кровавых отметин, а потом бью её по лицу, по смазливому фейсу, хлёстко, со звоном. Фаллоимитатор елозит в моём анусе.

Уменьшаю ритм, стараясь оттянуть момент.

Но, потом, всё же кончаю.

Пиздец, почему это больше не приносит мне радости?

Девушки мирно сопят, раскидавшись в чёрных простынях… Я стою, смотрю на них, у меня в бокале – Martini Bianco, и я пью его небольшими глотками, и глазею на них, на Анжелу и Киру.

Салфетки.

Мягкие, нежные, ОДНОРАЗОВЫЕ салфетки.

Вот что они такое.

В моей голове – гудение.

А одноразовое, после использования, надо выкидывать.

В комнате темно, голые серые стены, кровать, торшер, прикроватная тумба из дерева. Из она падает ночной свет

На неё я ставлю стакан. Ложусь к тёплым телам в постель.

Я думаю вот что: с развитием технологий, скоро будут делать биороботов, живых кукол, без мозгов. Их можно будет трахать до бесконечности. Мучить до бесконечности.

Кому-нибудь такое придётся по вкусу. Но не мне.

Это как «Ебальная машина» из рассказа Чарльза Буковски.

Трахай и мучь.

Ебля и кровь.

Разрушать приятно не тело, разрушать приятно личность.

В этом и есть смысл разрушения.

Тело можно уничтожить легко, а вот душу, внутреннее, гораздо труднее. Но в это-то и кайф. В этом-то, собственно говоря, весь challenge.

Потом я вытягиваю руку, и из-под ногтей мягко выскальзывают шестисантиметровые клинки. Я любуюсь тусклым синеватым отблеском, что играет на лезвиях. Они очень острые, лазерная заточка на полиморфной стали, что позволяет им помещаться в моих фалангах. Отвалил кучу бабок чтобы стать рейзорбоем. Чтобы вдоволь натешиться…

Смотрю на лезвия ещё немного.

А потом, погружаю руку в живот Анжелы. Все пять клинков легко, как бумагу, вспарывают кожу – такой приём равносилен пяти ножевым ранениям. Вместе с ними, внутрь проникают и мои пальцы. В густой вязкости непонимающей Анжелы и собираю руку в кулак.

А другой рукой хватаюсь за лицо Киры, и чувствую, как по коже течёт белок её глаз и кровь, как когти царапают кости скул. Анжела дёргается и в моих руках остаётся связка порытых склизкой оболочкой кишок, и на простыню хлещет поток тёмной густой крови.

Они кричат, но недолго, так же недолго живёт и ужас в её блестящих глазах, в которых отражаюсь сам я, безумный и всклокоченный. Взмах рукой и я рисую им милые вторые улыбки, булькающие липкими пузырями и щеголяющие бордовой обивкой под белой кожей.

Что ж, завтра мне не надо идти в магазин.

Обедать можно и дома.

На кухне дымно, я не очень хороший повар. Переборщил с растительным маслом, вот всё и в дыму. Я готовлю себе обед, за окном солнечно и прозрачно, хорошо, в общем. Приятный денёк, и голова не гудит, вот как славно.

Я готовлю печень, и она вкусно и аппетитно пахнет. На секунду я задумываюсь, не пригласить ли мне на обед мою новую девушку, но, подняв глаза, и рассмотрев заляпанные тёмно-коричневой гадостью обои и отрезанную голову Анжелы на разделочной доске (у неё, кстати, совершенно изумлённое выражение на лице, несмотря на расцветающие по нему трупные пятна), и решаю, что это не самая удачная идея.

– Но это ещё не всё, Снег… – говорю я, наблюдая, как он таращится на запакованные яйца Куракина.

– Твои «хвосты». Первый совсем желторотый был. Пошёл за мной из клуба «Zeppelin». Зачем, спрашивается? Я-то, шасть в переулок – и рожу ему разукрасил. И его славный розовый язык себе на память прихватил. И ещё, прикол – я его собственными кишками задушил, понимаешь? Задушил собственными кишками . А тело – в мусорное ведро. Повозился, да, тяжёлый был гад. Ну да где его искать теперь, а? – я просто захлёбываюсь от восторга. Так давно хотелось рассказать, блин. Чтобы все знали – это я.