Перемены

Она внимательно посмотрела на меня, подняв бровь.

— Готовятся, как правило, к тому, чего могут ожидать, — сказала она.

Обдумав эту реплику, я решил, что при всей своей недосказанности, сие означает скорее ожидание чего-то плохого, причем во всех возможных разновидностях.

Лифт тем временем все продолжал подниматься. Оружейные склады сменились другими этажами. Один показался мне огромным спортивным залом, заполненным вспотевшими мужчинами и женщинами. Другой производил впечатление дорогой юридической конторы. Еще один, выкрашенный в стерильно-белый цвет, даже пах антисептиком. На четвертом горели свечи, и хор невидимых голосов тянул псалом. Пятый представлял собой огромную химическую лабораторию. Очередной этаж сплошь заполняли клетки, чьих обитателей я не смог разглядеть по причине их призрачности. Ну, и т. д., и т. п.

Я покачал головой.

— Блин-тарарам. Ни дать ни взять, съехавший с катушек парк аттракционов.

— С той только разницей, — поправила меня Гард, — что ничего из того, что вы видите, не предназначено для развлечения. И не утруждайте себя расспросами. Я все равно не отвечу. О, мы поднялись на первый этаж.

Лифт продолжал подниматься в огромном атриуме высотой десять или двенадцать этажей. В атриум открывались дорогие офисы с обилием деревьев в кадках, декоративной зелени, искусственных водопадов, что в сочетании с огромным зенитным фонарем создавало впечатление большого сада. Звуки офиса, жужжание оборудования, чириканье птиц и журчание водопада сливались в белый шум, полный жизни и движения. Мы миновали атриум, и лифт снова нырнул в шахту.

Мгновение спустя дверь отворилась, и мы вышли в новенькую, с иголочки приемную.

Здесь было все, чему положено быть в подобных помещениях: стойка дежурного секретаря, кресла для ожидающих, кофейный автомат и столик с глянцевыми журналами. С одной лишь разницей: все здесь было сделано из нержавеющей стали. Полы. Стены. Потолок. Даже люстры и кофейник. Разве что журналы оставались контрастными пятнами крикливых красок.

На одной из стен виднелась рельефная эмблема «Монок-секьюритиз», показавшаяся мне скорее гербом на щите, чем корпоративным логотипом: массивное кольцо, рассеченное вертикальной линией. Она вполне могла бы сойти за упрощенное, условное изображение глаза, выбитого из глазницы каким-то острым лезвием — собственно, подобное изображение имеется и у меня на лице; я заполучил этот шрам, когда порез от брови до скулы на долю дюйма промахнулся мимо глаза. А может, это был просто абстрактный символ — ну, например, обозначение округлых мужчины и женщины, поддерживающих друг друга в неустойчивом равновесии. Или — ба! — наложенные друг на друга буквы греческого алфавита, «йота» и «омега». «До последней йоты омега»? Последняя деталь? Может, это означало «все до последней мельчайшей детали»?

А может, это объединяло все это вместе — типа всевидящий слепой глаз.

Угу. Очень похоже на правду.

За стойкой сидели две женщины. Мониторы их компьютеров представляли собой маленькие полупрозрачные облачка, в которых плавали светящиеся знаки и символы. Какая-то ультрасовременная технология, решил я.

Женщины, судя по внешности, были однояйцовыми близнецами. Одинаковая короткая стрижка черных как вороново крыло волос, одинаковые черные костюмы. Одинаковые темные глаза, светившиеся умом и наблюдательностью. Одинаково бледная кожа и примечательные, пусть и не идеально красивые черты. Обе не затерялись бы в толпе, но и на супермодели с глянцевой обложки, пожалуй, не тянули.

Стоило дверям лифта отвориться, как обе встали со своих мест, внимательно глядя на нас. Мне приходилось прежде смотреть в зрачок ружейного дула. На этот раз мне показалось, что в меня целятся сразу четыре. Они стояли неестественно неподвижно. У обеих красовались на голове гарнитуры хэндз-фри, но только одна из двух пробормотала что-то в свой микрофон.

Я сделал было попытку шагнуть из лифта, но Гард предупредительно выставила руку, преграждая мне выход.

— Не шевелитесь, пока вас не пригласят, — посоветовала она. — Они вас убьют. Возможно, и меня заодно.

— В этих краях так любят крутых секретарш? — поинтересовался я.

— Я бы рекомендовала вам поменьше шутить, — чуть слышно шепнула Гард. — Они ничего не оставляют без внимания — и никогда ничего не забывают.

Та секретарша, что говорила в микрофон, сжала и разжала пальцы лежавшей на столе руки. Из-под ногтей со столешницы из нержавеющей стали поползли тонкие завитки серебристой стружки.

Я подумал, не отпустить ли шуточку насчет маникюра… и решил, что не стоит, пожалуй. Вот он, какой я умный Чародей Гаджет.

— А вы апельсины тоже так чистите? — спросил мой рот, не посоветовавшись с остальной частью меня. — А кухонные ножи, там, всякие ножницы и садовый инвентарь не точите? А то у моей домовладелицы есть газонокосилка, так ей не помешала бы помощь девушки вроде ва…

— Дрезден! — прошипела Гард; глаза ее расширились от злости и близкого к паническому ужаса.

Теперь обе секретарши целились в меня своими зрачками еще пристальнее. Та, что до сих пор молчала, чуть сменила позу, словно готовясь шагнуть вперед.

— Ну же, Сигрюн, — повернулся я к своей спутнице. — Я пытаюсь налаживать дипломатию. Моя хитрозадость известна всему миру. Если я буду обращаться к ним не так, как в свое время к королевам Фэйре или вампирским Коллегиям — Коллегиям, во множественном числе, — полубогам и властелинам демонов, как знать, вдруг они почувствуют себя оскорбленными?

Гард внимательно посмотрела на меня, а потом в ее голубых глазах мелькнула этакая бесшабашная дерзость. Надо сказать, ей это шло гораздо больше и выглядело естественнее, чем страх.

— Не уверена, что ваши наглость и бесцеремонность являются достоинствами, каковыми вы их полагаете.

— Йех, — хмыкнул я. — Ценное замечание.

Вторая двойняшка чуть склонила голову набок, прислушиваясь, потом снова выпрямила шею.

— Сию минуту, сэр, — произнесла она и уставила указательный палец в мою сторону. — Вы. Пройдите в дверь за моей спиной. — Палец нацелился в сторону Гард. — Вы. Пройдете следом за ним и представите его.

Гард кивнула и мотнула головой в сторону означенной двери. Мы вышли из лифта и, миновав двойняшек, направились к двери. Те поворачивали головы, не спуская с меня глаз. Поверьте, ощущение было довольно жуткое.

За дверью обнаружился длинный коридор, тоже от пола до потолка из нержавейки. В стенах виднелись многочисленные круглые лючки размером с суповую тарелку, все до одного закрытые. У меня сложилось впечатление, что любой посетитель, отведавший деликатесов из этих тарелок, не попросит после обеда счет.

Завершался коридор еще одной парой стальных дверей, бесшумно отворившихся перед нами. За ними взгляду открылась еще одна отделанная нержавеющей сталью комната, вся обстановка которой состояла из одного-единственного массивного стола, за которым сидел мужчина.

Донар Ваддерунг сидел, подперев подбородок рукой, и хмуро всматривался в голографический дисплей компьютера. Первое, что шепнули мои инстинкты — это что этот человек очень, очень опасен.

Впрочем, на вид в нем не было ничего такого особенного. Мужчина в хорошей физической форме, лет сорока с лишним. Долговязый, подтянутый, он сошел бы за бегуна-марафонца, когда бы не слишком широкие и мощные для этой дисциплины плечи и руки. Прическа у него показалась мне длинноватой для его возраста и чуть неряшливой. Любопытного цвета были у него волосы: готовой вот-вот разразиться ливнем грозовой тучи. И голубой как лед глаз. Второго я не видел — он прятался под черной повязкой. Вертикальный шрам вроде моего навел меня на мысль о том, что я, возможно, не ошибался насчет происхождения корпоративной эмблемы. Еще он носил короткую холеную бородку. В общем, внешность его — особенно повязка — сообщала ему образ типа, отсидевшего тридцать лет из положенного тройного пожизненного заключения, а потом уговорившего охрану отпустить его — к вящему их последующему огорчению.