Мокрая и ласковая

бы воровали у него дыхание. Он перестал глотать ненужный воздух, вместо которого он пил чужие сны об озерной чаше, наполненной сжиженным кошмаром...

Он оказался с нею в постели, на почерневших простынях, сморщившихся, словно старческие лица. Она остудила его пылающий мозг, освободила от тяжести воспоминаний, вынула иглу из сердца и начала обволакивать его пеленой неосязаемости...

Она еще долго была с ним, пока не кончилась ночь. Как только забрезжил утренний свет, она сползла с него, как сброшенная кожа, как водяная капля с листа, и повела через омертвелый парк к озеру. Никогда и ни с кем ему не было так спокойно. Двигалось только его тело, душа была надежно спрятана и покоилась в коконе, свитом из нитей мрака и кристаллов льда.

Он возвращался в вечное лоно непогребенных - место, где не было времени и тоски. Ласковые руки подталкивали его к непрозрачной воде. В глубине шевелились обрывки ткани, водоросли и чьи-то пальцы... Если бы он мог видеть в темноте, то стал бы свидетелем странного явления: от середины озера к его берегам расходились круги, как беззвучный крик на картине Мунка, и превращались в пологие волны. Каждая волна протягивала свой липкий язык все дальше и дальше, пока вода не покрыла ноги задержавшегося на берегу.

Черное озеро приняло его незадолго до того, как на востоке взошло скрытое облаками бледное зимнее солнце.