Чудовище Франкенштейна

— Я не знала его, — сказала Лили. — А что с моими собаками?

Я потащил ее к карете. Хоть я и заспался, мне улыбнулась удача. Не надо испытывать судьбу во второй раз.

— Вы убили моего отца. И моего дядю.

— Вы не понимаете, какие у меня были отношения с вашим дядей.

— Прекрасно понимаю.

Она уперлась каблуками в землю. Я бы справился с ней без труда, но остановился и посмотрел ей в лицо: она сощурилась.

— Дядя сказал, что тут замешана шлюха. Вы променяли на меня эту мерзавку? — Она ткнула в бусы Мирабеллы, которые я по-прежнему носил на запястье. — Это ее? Какая дрянь! Не то что мои украшения. — Она дотронулась до заколки в волосах. — Потаскуха забыла ночью свою безделушку, а вы ею дорожите. Ручаюсь, что ваших сувениров она не хранит.

— Она мертва, и вы тоже умрете, если не замолчите.

Я выехал снова на дорогу.

— Убирайтесь. — Я вытолкнул ее из фаэтона: она покатилась кубарем и упала в грязь. — За мной гонятся всадники. Если их не будет, дождитесь купцов. Скажите, что за вас назначено вознаграждение (хотя сам я не дал бы и гроша), и они отвезут вас домой целой и невредимой.

— Домой на пепелище? — Лили встала. — Целыми днями золу подметать?

— А как же ваш муж?

— Нет у меня никакого мужа. Уверена, что его адвокат уже аннулировал брак и заставил переписать завещание. Мое доброе имя опорочено. — Она сплюнула, намекая на то, чего я от нее добивался. — Вы уж постарались!

Лили попыталась залезть обратно карету. Легкий толчок — и она снова в грязи.

— А ваша мать?

— Моя мать не любит никого, кроме своего брата. По мне-то она скучать не будет. Ведь я каждый месяц опустошаю ее кошелек.

Я мог бы просто заткнуть уши и уехать, но меня озадачило безрассудное упорство, с каким Лили хотела снова забраться в карету.

— Вы были моей пленницей. Всего час назад пытались убежать. А сейчас готовы поехать со мной добровольно?

Она ухмыльнулась. В глазах Лили блеснуло безумие ее дяди.

— Я вам больше не нужна, потому и поеду с вами. Я слишком сильно вас ненавижу, чтобы поступить так, как вы хотите. К тому же вы сожгли мой дом и теперь обязаны заботиться обо мне до тех пор, пока в нем снова будет можно жить.

Она думает, что я стану ее охранять? Что ее дом отстроят лишь потому, что она так хочет? Она полагает, что я возвращу ее по первому требованию? Но ведь я уже попытался ею овладеть. То ли еще будет!

Я в изумлении поклонился и пригласил ее обратно. Она аккуратно счистила грязь со свадебного платья и поднялась в карету. Теперь Лили была со мной по собственному выбору. Я временно согласился с этим, потому что мне было любопытно. Ну и еще, конечно, из-за ее красоты. Когда в следующий раз попробую ею овладеть, больше не придется напрягаться, вглядываясь в горизонт. Ну а до той поры буду возиться с ней, как с избалованным питомцем.

— Я поведу. — Лили грациозно уселась на козлы. — Как вы можете так медленно ехать? За вами же гонятся!

Голос ее дрожал. Возможно, она надумала развернуть фаэтон. Или просто озябла в своем кружевном платьице. Едва я набросил ей на плечи свой плащ, она тут же высокомерно его скинула. Я отдал ей поводья и указал на юго-запад.

Лили погнала лошадей с такой головокружительной скоростью, какая мне и не снилась. Она весьма умело обращалась с хлыстом. Как заправский кучер, щелкала им над головами лошадей и хлестала их по бокам, так что конский пот смешивался с кровью.

— Полегче, — сказал я. — Им еще завтра скакать.

— Завтра у нас будут новые! — воскликнула она и вновь подстегнула лошадей. Розовая пена отлетела назад и забрызгала ей лицо. Лили вытерла щеки и с улыбкой показала мне красноватую ладонь.

Она гнала упряжку все быстрее, выделывая отчаянные виражи. Одна лошадь охромела, дернулась и потянула за собой другую, фаэтон рванул вперед и наскочил на обеих: мы чуть не опрокинулись.

Лили выпрыгнула из экипажа и ударила хромую лошадь. Потом так же злобно набросилась на меня и стегнула по лицу. Я выхватил хлыст, сломал рукоятку и отбросил ее в сторону. Выкрутив руку Лили, я притянул ее к себе. Сколько еще мне терпетьэту стерву? Нет уж, я получу удовольствие, сверну ей шею и выброшу труп на помойку. Раньше или позже — какая разница? Блюдо ведь не ахти какое, на один зуб. Теперь, когда я расстался со вздорными иллюзиями насчет ее отца, меня ничто не остановит.

Образ Грегори Уинтерборна встал перед глазами, точно призрак, легкий на помине. Но то был не выживший из ума старик — он походил на мудрую, умиротворенную птицу, нежно и сентиментально говорившую о дочери. Кто позаботится о ней теперь, когда сам он мертв, а ее брак — да и крыша над головой — разрушены? Одним махом я сломал ей жизнь и взял на себя ответственность — все из-за какой-то рюмки бренди и часовой беседы.

Я отпустил руку Лили и отвернулся.

Лошади встали на дыбы и заржали при моем приближении. В панике они запутались в постромках и поводьях. К счастью, хромая лишь подвернула ногу, и я не прикончил ее, а лишь развязал упряжь и отпустил на волю. Лошадь быстро поковыляла прочь, а я успокоил вторую и перепряг ее, чтобы она одна везла экипаж.

Вдруг я почувствовал на щеке что-то мокрое. Пощупав место, куда пришелся удар хлыстом, я испачкал пальцы в крови.

— От одного шрама вы страшнее не станете! — съехидничала Лили.

Неотвязные мысли об Уинтерборне смирили меня. Я промолчал, памятуя о том насилии, что учинил над ним, и о том, что хотел сделать с его дочерью.

Снова утро, мы разместились в хижине. Живущий тут пастух оказал нам невольную услугу: оставил немного каши — уже затвердевшей и приставшей к котелку, но еще теплой. Съев немного, Лили закуталась в одеяло и уснула на полу, а я все никак не могу забыть об ее отце.

Он был богачом, которого я за глаза презирал. В один прекрасный вечер он стал для меня отцом, которого я надеялся полюбить, но потом он вдруг предал меня. Уинтерборн и впрямь был соткан из противоречий. Или я просто не постиг его натуру во всей полноте? Мое горе усиливалось чувством вины.

Уинтерборн убедил меня, что я равен ему во многих отношениях. Возможно, в смерти мы и сравняемся. Но в жизни — никогда.

26 ноября

Пока Лили спала, я достал из кармана книгу, которую взял в комнате Уолтона в ночь пожара. Но вместо печатных букв увидел знакомый почерк — такой, как в письмах из стола Маргарет. Уолтон, как и я, вел дневник. Возможно, темными ночами мы сидели в одно и то же время и описывали свои обоюдные мучения. Мне стало не по себе: Уолтон по-прежнему со мной, я прижимаю к сердцу его дневник. И он продолжает жить в Лили — его кровь струится в ее жилах, ее глаза горят его безумием. Уолтон следует за нами по пятам, будто невидимый дух.

Тетрадь не исписана даже наполовину. Записи не датированы. Я могу читать лишь по одной за раз: гнев Уолтона переполняет злобой меня самого.

Маргарет не понимает, не в силах понять. Что, если бы она увидела меня таким, каким я стал? Она бы меня не узнала. Маргарет утверждает, что впала в отчаяние, но все же заставила себя действовать, нашла утешение с другим — по-моему, слишком уж быстро. Она говорит, что едет на север из-за девочки. А я-то думал, она всегда будет поддерживать огонь в моей старой спальне. Однако на севере никто уже не зажигает свет и не ждет моего возвращения.

Я выследил чудовище! И на этот раз не оплошаю.

В иные дни я десница Божья, исполняющая Его волю. А в иные — лишь тень этой твари, обреченная вечно ей подражать.

Когда-то я был разумным человеком. Теперь я знаю, что разум тоже не вечен.