Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— За мою маму.

Гертруда ничего не сказала ему, молча поднимаясь рядом с ним по лестнице, которая вела в танцевальный зал, но и не смеялась больше, а прежде чем пойти с ним танцевать, спросила:

— Вы так любите свою маму?

— Больше своей жизни!

— А она вас?

— Разве может мать не любить свое дитя?

— А если вы вдруг не вернетесь домой?

— Бедная мама, — сказал Арнольд, — у нее разорвется сердце.

— Снова начинается танец, — скороговоркой выкрикнула Гертруда, — пойдем, нам нельзя терять ни минуты!

Этот танец был еще более неистовым, чем все предыдущие; молодые парни, разгоряченные крепким вином, шумели, ликовали И кричали, так что возникший шум грозил заглушить музыку. Арнольду было уже не так уютно среди этого адского гвалта, да и Гертруда присмирела и стала серьезной. Однако ликование остальных гостей становилось все более неуемным. В перерыве между танцами к ним подошел староста и, смеясь, сказал: «Правильно, господин художник, сегодня вечером ноги у нас только для танцев — времени для отдыха нам хватит. Ну, Трудхен, что ты скроила такую серьезную физиономию? Разве с такой миной можно танцевать? Эй, веселье продолжается! А мне теперь нужно найти мою старуху и станцевать с ней сегодня заключительный танец. Настраивайтесь, музыканты уже снова надули щеки!» После этих слов он с радостным возгласом протиснулся в толпу веселящихся.

Арнольд снова обнял Гертруду за талию, но она неожиданно вырвалась, схватила его за руку и тихо прошептала: «Пойдемте!»

У Арнольда не оставалось времени на расспросы, так как она выскользнула у него из рук и побежала к двери зала.

— Куда ты, Трудхен? — кричали ей вдогонку подруги.

— Сейчас вернусь, — отмахнулась она, и уже в следующее мгновение они с Арнольдом были на улице, где свежий вечерний ветерок обдал их прохладой.

— Куда ты, Гертруда?

— Идемте! — Девушка снова взяла его за руку и повела через всю деревню, мимо дома отца, в который она на минуту забежала, чтобы прихватить какой-то маленький сверток.

— Что ты задумала? — испуганно спросил ее Арнольд.

— Идемте! — только и сказала она, и они двинулись дальше. Так они миновали последний дом и вышли за околицу деревни, все время идя по широкой, прочной и укатанной дороге, — и вдруг Гертруда свернула с нее влево, и они вскоре очутились на вершине небольшого плоского холма, с высоты которого были хорошо видны ярко освещенные окна и двери пивной. Здесь она остановилась, протянула Арнольду руку и с сердечной теплотой в голосе сказала:

— Поцелуйте за меня вашу маму и… прощайте!

— Гертруда! — воскликнул Арнольд, пораженный ее словами, — сейчас, в такую ночь, ты хочешь прогнать меня? Разве я чем-нибудь обидел тебя?

— Нет, Арнольд, — сказала девушка, впервые называя его по имени, — именно… именно потому, что вы мне нравитесь, вам нужно уходить.

— Но я не допущу, чтобы ты впотьмах добиралась до деревни, — настаивал Арнольд. — Девочка, ты не знаешь, как ты нравишься мне: ты в считанные часы успела покорить мое сердце. Ты не понимаешь…

— Не говорите больше ничего, — быстро перебила его Гертруда, — мы не будем прощаться. Когда колокол пробьет двенадцать — а это будет не позже, чем через десять минут, — подойдите к двери пивной. Там я буду вас ждать.

— А пока…

— Стойте здесь, на этом месте. Обещайте мне, что вы не сделаете ни шагу ни влево, ни вправо, пока не прозвучит двенадцатый удар колокола!

— Я обещаю, Гертруда, но потом…

— Потом можете приходить, — сказала девушка и, протянув ему руку для прощания, хотела уже уйти. «Гертруда!» — жалобным, почти умоляющим голосом крикнул Арнольд.

Гертруда постояла еще мгновение, как бы колеблясь, затем вдруг вернулась к нему, обвила руками его шею, и Арнольд почувствовал, как ледяные губы прекрасной девушки прижимаются к его губам. Но все это длилось не более мгновения, потому что уже в следующую секунду она вырвалась и побежала в деревню, а Арнольд, пораженный ее странным поведением, но памятуя о своем обещании, остался стоять на том месте, где она его оставила.

Только теперь он заметил, как в течение нескольких часов изменилась погода. Ветер шумел в верхушках деревьев, небо обложило плотными, быстро проносящимися облаками, и отдельные крупные капли дождя предвещали грозу.

Темную ночь прорезал свет из пивной, и отдельные порывы ветра порой доносили оттуда звуки музыки — но все это продолжалось недолго. Не успел он постоять и считанных минут на своем месте, как с церковной колокольни стали раздаваться удары колокола — и в тот же момент музыка стихла или была заглушена беснующейся бурей, которая так бушевала над холмом, что Арнольду пришлось прижаться к земле, чтобы не потерять равновесия. На земле перед собой он нащупал сверток, вынесенный Гертрудой из дома: это был его собственный ранец и этюдник — и, испугавшись, он встал во весь рост. Часы отбили полночь, ураган пронесся мимо, но нигде в деревне не увидел он больше света. Собаки, которые незадолго до того лаяли и выли, вдруг затихли, а от земли подымался плотный влажный туман.

«Время вышло, — бормотал про себя Арнольд, вскидывая ранец на спину, — и я долженеще раз увидеть Гертруду, потому что так я не могу с ней расстаться. Танцы кончились, танцоры разошлись по домам, и если староста не захочет принять меня на ночлег, то я останусь в трактире: в потемках я все равно не найду дороги через лес».

Художник осторожно спустился с покатого холма, куда они взошли вместе с Гертрудой, надеясь найти широкую, ровную дорогу, которая вела в деревню. Но напрасно он бродил наугад в кустарнике: почва была рыхлой и болотистой, его ноги в сапогах на тонкой подошве по щиколотку проваливались в трясину, а там, где он подозревал твердую дорогу, перед ним смыкались заросли ольховника. Сбиться с дороги в темноте он не мог, он долженбыл ее почувствовать под ногами, и, кроме того, он помнил, что околица деревни пересекалась с ней: он не могзаблудиться. Но напрасно Арнольд в лихорадочной спешке искал ее. Чем дальше он заходил, тем мягче и болотистее становилась почва и непроходимее — колючий кустарник, рвавший его одежду и ранивший руки.

«Может, я забрал слишком влево или вправо и прошел мимо деревни?» — думал он, но, побоявшись еще сильнее заблудиться, остался ожидать на относительно сухом месте, когда старый колокол пробьет час ночи. Но колокол молчал, и не было слышно ни собачьего лая, ни человеческих голосов, и лишь с большим трудом, промокнув до нитки и дрожа от холода, Арнольд выбрался обратно на вершину холма, где его оставила Гертруда. Он, кажется, еще несколько раз попытался продраться сквозь чащу и найти деревню, но безрезультатно; смертельно уставший, охваченный непонятным ужасом, он старался теперь обходить эту зыбкую, темную и неприятную почву, отыскивая спасительное дерево для ночлега.

А как медленно тянулись эти часы! Дрожа от холода, он не мог отвоевать у этой, казавшейся ему бесконечной ночи даже секунды сна. Снова и снова вслушивался он в темноту: ему постоянно мерещились резкие звуки колокола, и каждый раз это оказывалось галлюцинацией.

Наконец на востоке забрезжила полоска рассвета. Тучи разогнало ветром, небо стало чистым и звездным, и пробуждавшиеся птицы тихо щебетали в темных кронах деревьев. Золотистый ободок горизонта становился все шире и шире — уже можно было различать верхушки деревьев, — но тщетно его взгляд искал старую, бурую колокольню и мрачные крыши домов. Вокруг он не замечал ничего, кроме диких зарослей ольховника, кое-где перемежавшихся с вкраплениями узловатых ив. Нельзя было обнаружить нигде ни дороги влево или вправо, ни намеков на человеческое жилье.

Становилось все светлее и светлее; первые солнечные лучи осветили расстилавшийся вокруг него необъятный зеленый ландшафт, и Арнольд, бессильный перед этой загадкой, продолжил свои поиски, считая, что ночью он, очевидно, заблудился и отошел слишком далеко от того места, которое искал. Теперь он решил во что бы то ни стало найти его.