Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— Слава Богу, — воскликнул Арнольд, — что на улице еще играют дети! Мне уже становилось немного не по себе; видно, в Гермельсхаузене празднуют воскресенье не так, как везде.

— Там ведь стоит и дом моего отца, — тихо сказала Гертруда. — Я не хотел бы оказаться там непрошеным гостем во время обеда. А что, если я приду не вовремя и — пока я буду есть — меня будут окружать сплошь «дружеские лица»? Покажи-ка мне лучше пивную, милое дитя, или дай мне самому ее найти; Гермельсхаузен — такая же деревня, как и все остальные. Рядом с церковью стоит обычно кабак, и если только возьмешь курс на колокольню, то никогда не ошибешься.

— Вы правы, и у нас точно так же, — сказала спокойно Гертруда, — но дома уже ждут нас, и вам нечего бояться, что вас негостеприимно примут.

—  Насждут? А, ты имеешь в виду себя и своего Генриха? Да, Гертруда, если ты хочешь видеть меня на его месте, то я останусь с тобой до того времени, пока ты сама не велишь мне уйти!

Он произнес последние слова с непроизвольной нежностью, при этом слегка пожав ей руку, все еще находившуюся в его руке.

Тут Гертруда вдруг остановилась, пристально посмотрела на него и произнесла:

— Вы в самом деле хотите этого?

— Я буду только счастлив! — вырвалось у молодого человека, который был пленен удивительной красотой девушки.

Но Гертруда, ничего не ответив, дальше шла молча, словно обдумывая слова своего попутчика, пока не остановилась наконец перед высоким домом, в который можно было войти по широкой каменной лестнице с перилами из железных прутьев. Здесь девушка с прежней застенчивой робостью сказала: «Тут я живу, дорогой господин, и если вас это не смущает, пойдемте наверх к моему отцу, который будет очень рад вас видеть за своим столом».

Не успел Арнольд сказать ей что-нибудь в ответ, как наверху уже появился сам староста, и в момент, когда открылось окно, из которого показалась голова старой женщины, приветливо кивнувшей им, старый крестьянин воскликнул:

— Долго же тебя, однако, не было, Гертруда; да гляди-ка, гляди — какого нарядного попутчика она привела!

— Милостивый государь…

— Никаких церемоний на лестнице: заходите, клецки готовы, не то они станут твердыми и холодными.

— Однако это не Генрих, — крикнула старая женщина из окна. — Разве я не права была, когда говорила, что он не вернется?

— Да ладно, ладно, мать, — сказал староста, — и этот хорош! — И, протягивая руку незнакомцу, он продолжал говорить: — Добро пожаловать в Гермельсхаузен, юный господин, где бы вас ни встретила девушка. А теперь — прошу к столу и угощайтесь безо всяких стеснений, а все остальное мы обсудим потом.

Он и в самом деле не стал терять времени на выслушивание извинений со стороны молодого человека, а бесцеремонно схватил его за руку, которую Гертруда отпустила, едва Арнольд взошел на каменную лестницу, затем фамильярно взял его под руку и ввел в просторную комнату.

В самом доме был настолько затхлый и пахнущий землей воздух, что Арнольду — как бы хорошо он ни знал привычки немецких крестьян, которые крайне неохотно впускают в свои дома свежий воздух и даже летом нередко топят, чтобы поддерживать привычную для них адскую жару, — это не могло не броситься в глаза. Узкий коридор тоже выглядел крайне неприветливо. Штукатурка со стен осыпалась и, казалось, была совсем недавно наспех выметена. Единственное тусклое окно в глубине комнаты едва пропускало жалкий свет, а лестница, которая вела на верхний этаж, имела ветхий и убогий вид.

Но у Арнольда оставалось слишком мало времени для того, чтобы все это заметить, так как уже в следующее мгновение его гостеприимный хозяин распахнул двери комнаты, и Арнольд очутился в невысокой, но просторной комнате, которая своей, свежестью, белым песком на полу и большим, покрытым белоснежным полотном столом в центре отличалась от прочей, несколько диковатой обстановки своей приветливостью.

Кроме старой женщины, которая в конце концов закрыла окно и придвинула свой стул к столу, в углу комнаты находилось еще два румянощёких малыша и одна крестьянка крепкого телосложения (но тоже в одежде, не похожей на одежды женщин в соседних деревнях), которая в эту минуту громадным ключом открывала дверь служанке. Клецки уже дымились на столе, и все столпились возле стульев, чтобы как-то приблизить долгожданный обед, но никто не садился, а дети в момент появления Арнольда почти испуганно посмотрели на отца.

Тот подошел к своему стулу, положил руки на спинку и молча застыл в этой позе, угрюмо смотря себе под ноги. Молился он? Арнольд видел его поджатые губы, в то время как правая рука старосты, сжатая в кулак, была просто опущена вниз; в этих чертах читалось не молитвенное отрешение, а скорее тупое и одновременно нерешительное упрямство. Гертруда тихо подошла к нему и положила руку на его плечо, в то время как старая женщина, стоявшая молча напротив него, смотрела на мужа испуганными и умоляющими глазами.

«Давайте есть, — грубо буркнул мужчина, — делу ничем уже не помочь!» И, отодвинув в сторону свой стул и сделав знак гостю, он сел сам, взял разливную ложку и подал всем кушанье.

Все в этом человеке казалось Арнольду жутким, и к тому же подавленное настроение окружающих не могло вселить в него бодрости и присутствия духа. Однако староста был не из тех людей, которые в мрачных раздумьях поглощают свой обед. Стоило ему постучать по столу, как тут же снова вошла служанка с бутылками и стаканами, и старое доброе вино, которое теперь разливал хозяин, вдохнуло новую, более радостную жизнь во всех участников застолья.

Чудесный напиток разливался по жилам Арнольда, как жидкое пламя: никогда он еще не пробовал ничего подобного; выпила и Гертруда, а также ее старая мать, пропевшая затем коротенькую песенку о веселой жизни в Гермельсхаузене. Но и самого старосту словно подменили. Насколько серьезным и молчаливым был он прежде, настолько же веселым и раскованным казался сейчас. Да и сам Арнольд не мог устоять перед воздействием этого удивительного вина. Как-то сама собой оказалась в руках у старосты скрипка, и он заиграл веселый танец, а Арнольд, схватив за руки прекрасную Гертруду, так лихо закружил ее По комнате, что опрокинул прялку и стулья, наткнулся на служанку, которая хотела вынести посуду, — и вообще стал вытворять всевозможные веселые проделки, так что все покатывались со смеху.

Вдруг в комнате стало тихо, и когда Арнольд удивленно оглянулся на старосту, тот указал ему смычком на окно, а потом спрятал инструмент в большой деревянный футляр, из которого тот был прежде извлечен.

Тут Арнольд увидел, что по улице мимо их дома проносят гроб. Шесть мужчин, одетых в белые рубашки, несли его на плечах, а позади, отдельно от них, шел пожилой человек с маленькой белокурой девочкой на руках.

Старик с трудом брел по улице, сломленный горем; малышка же, которой было не больше четырех лет и которая понятия не имела о том, кто там лежит в темном гробу, приветливо озиралась по сторонам, кивала в сторону знакомых ей лиц и весело засмеялась, когда мимо нее пробежали две собаки и одна из них зацепилась за лестницу школы и перекувырнулась.

Пока гроб не скрылся из виду, в комнате царила тишина. Гертруда подошла к молодому человеку и сказала:

— Теперь давайте немного отдохнем; вы уже достаточно побуйствовали, не то крепкое вино еще сильнее ударит вам в голову. Послушайте, возьмите вашу шляпу и пойдемте немного прогуляемся. Когда мы вернемся, как раз можно будет идти в кабак: там сегодня вечером танцы.

— Танцы? Это хорошо, — радостно воскликнул Арнольд, — я попал сюда в удачное время. А ты станцуешь со мной первый танец, Гертруда?

— Конечно, если вы хотите.

Арнольд уже держал в руках шляпу и этюдник.

— Куда вы с этой книгой? — спросил староста.

— Он рисует, папа, — сказала Гертруда, — он и меня уже нарисовал. Посмотрите-ка на эту картину.

Арнольд раскрыл этюдник и протянул портрет старосте. Крестьянин какое-то время молча рассматривал его.