Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— И вы хотите взять это с собой домой, — наконец сказал он, — и, наверно, вставить в рамку и повесить на стену?

— А почему бы и нет?

— Вы разрешите ему, папа? — спросила Гертруда.

— Если он не останется с нами, — засмеялся староста, — то я ничего не имею против; но здесь еще кое-чего не хватает.

— Чего?

— Недавней похоронной процессии. Пририсуйте ее здесь — и тогда можете взять картину с собой.

— Как? Похороны и Гертруда?

— Места там хватит, — настаивал староста, — она должна быть там, иначе я не потерплю, чтобы вы уносили с собой картину, на которой нет никого, кроме моей девочки. А в такой серьезной компании никто не скажет о ней дурного слова.

Арнольд, смеясь, только покачал головой в ответ на странное предложение — приставить к изображению прелестной девушки похоронную процессию в качестве почетного караула. Но у старика это, похоже, превратилось в навязчивую идею, и чтобы его удовлетворить, он выполнил его волю. Позже он смог бы легко удалить это скорбное шествие.

Искусной рукой, хотя и по памяти, он набросал на бумаге проходившие недавно мимо дома фигуры, а семья обступила его со всех сторон и с нескрываемым удивлением наблюдала за быстрым исполнением рисунка.

— Так вас устроит? — воскликнул наконец Арнольд, вскочил со стула и стал рассматривать рисунок на расстоянии вытянутой руки.

— Замечательно, — кивнул староста, — никогда бы не подумал, что вы так быстро справитесь. Пусть будет так, а вы теперь идите с девушкой посмотреть деревню: вряд ли теперь удастся скоро увидеть ее еще раз. Но не позже пяти будьте здесь: у нас сегодня праздник, и вам тоже нужно там быть!

Арнольду, которому вино ударило в голову, было тесно и неуютно в затхлой комнате, он рвался на свежий воздух — и уже спустя несколько минут он шагал рядом с Гертрудой вдоль по улице, ведущей через всю деревню. Теперь здесь было уже не так тихо, как перед этим: дети играли на дороге под наблюдением стариков, сидевших перед дверями своих домов, и весь поселок с его древними, странными домами мог бы выглядеть вполне приветливо, если бы солнце смогло пробиться сквозь плотную буроватую дымку, которая, подобно облаку, висела над крышами домов.

— Где-то недалеко, кажется, горит лес или торфяное болото? — спросил он девушку. — Такое марево не стоит ни над одной деревней: это не дым от печных труб.

— Это земляной дух, — спокойно сказала Гертруда, — но разве вы ничего не слышали о Гермельсхаузене?

— Ничего.

— Это странно: ведь деревня такая старая, такая старая.

— Судя по домам — да, и люди ведут себя так необычно, да и говорите вы не так, как в соседних деревнях. Вы, очевидно, редко бываете в других местах?

— Редко, — односложно ответила Гертруда.

— И, кроме того, здесь не видно ни одной ласточки. Не могли же они еще улететь?

— Уже давно, — продолжала сухо отвечать девушка, — ни одна из них не вьет себя гнезда в Гермельсхаузене. Наверное, они не переносят земляного духа.

— Разве он у вас постоянно?

— Постоянно.

— Тогда, наверно, из-за него не плодоносят ваши фруктовые деревья: ведь в Марисфельде в этом году приходилась подпирать ветки — таким богатым был урожай.

Никак не ответив на это, Гертруда молча шла рядом с ним вдоль деревни, пока они не дошли до ее околицы. По пути она приветливо кивала какому-нибудь ребенку или иногда обменивалась со встречными девушками — вероятно, по поводу сегодняшних танцев и нарядов — парой тихих слов. И девушки бросали при этом на молодого художника полные сочувствия взгляды, так что сердце его сжималось от какой-то непонятной тревоги, но он не решался расспрашивать об этом Гертруду.

Наконец они дошли до околицы, и — насколько оживленно было в самой деревне, настолько же здесь было тихо и одиноко, все дышало почти могильным покоем. Сады выглядели так, будто сюда уже давным-давно не ступала нога человека: тропинки заросли травой, и, что особенно поразило молодого приезжего художника, ни на одном дереве не было видно ни единого плода.

В идущих навстречу им людях Арнольд сразу же узнал участников похоронной процессии. Люди молча возвращались в деревню; почти непроизвольно Арнольд и Гертруда свернули в сторону кладбища.

Арнольд попытался как-то развеселить свою попутчицу, которая казалась ему слишком серьезной, и стал рассказывать ей о том, где он бывал и как там живут люди. Она ни разу не видела железной дороги и даже не слышала о такой, поэтому внимательно и удивленно выслушивала его объяснения. О телеграфе, равно как и о других новейших изобретениях девушка тоже не имела понятия. Юный художник недоумевал: как могло случиться, что люди в Германии жили такой уединенной, почти изолированной от других жизнью, не вступая в контакты с внешним миром?

В разговорах обо всем этом они дошли до погоста, и молодому человеку сразу бросились в глаза старинные надгробья и памятники, несмотря на всю их внешнюю простоту.

— Очень старое надгробье, — сказал он, склонившись над одним из них, и с трудом расшифровал причудливые завитушки надписи: «Анна Мария Бертольд урожденная Штиглиц родилась 1 дек. 1188 — умерла 2 дек. 1224».

— Это моя мама, — серьезно ответила Гертруда; на глаза у нее навернулись слезы, она всхлипнула, и несколько слезинок упало ей на корсаж.

— Твоя мама, доброе дитя? — удивленно сказал Арнольд.

— Твоя прапрабабушка — ты ведь это хотела сказать?

— Нет, — ответила Гертруда, — именно моя мама. Папа потом опять женился, и я живу дома с мачехой.

— Но разве здесь написано не «умерла 1224»?

— Какое мне дело до даты, — печально сказала Гертруда, — жаль, что мы теперь не вместе, и все же, — тихо и с неподдельной скорбью добавила она, — может быть, хорошо, очень хорошо, что ей суждено было почить прежде.

Качая головой, Арнольд склонился над надгробьем, чтобы получше изучить надпись: не является ли первая двойка в дате на самом деле восьмеркой, как это иногда встречается в старинных надписях; но другая двойка была как две капли воды похожа на первую, а число «1884» еще не скоро могло появиться на кладбище. «Очевидно, это ошибка каменотеса», — решил он и, увидев, что на девушку нахлынули воспоминания об усопшей, не посмел тревожить ее неуместными расспросами. Поэтому он оставил Гертруду склонившейся над надгробьем в тихой молитве и решил посмотреть на другие памятники. Но на всех без исключения стояли даты многовековой давности — до 930 и даже 900 года до Р.Х., — однако здесь все еще продолжали хоронить покойников, о чем свидетельствовала последняя, совсем свежая могила.

С невысокой кладбищенской стены открывалась отличная перспектива всей старой деревни, и Арнольд, воспользовавшись удобным случаем, быстро сделал набросок. Но и над этим местом висела таинственная дымка, в то время как дальше, ближе к лесу, склоны гор были ярко освещены солнцем.

Вдруг снова зазвонил старый, треснувший колокол, и Гертруда, быстро поднявшись и смахнув слезы с глаз, приветливым жестом подозвала к себе молодого человека. Арнольд не заставил себя долго ждать, и они пошли в деревню.

— Теперь не время печалиться, — с улыбкой произнесла она, — в церкви отзвонили, и теперь все идут на танцы. Вам, наверно, показалось, что гермельсхаузцы — сплошные нытики? Сегодня вечером вы убедитесь в обратном.

— Но там, впереди, я вижу церковные ворота, — сказал Арнольд, — однако оттуда никто не выходит.

— Ничего удивительного, — рассмеялась девушка, — потому что туда никто и не входил, даже сам пастор. Только старый звонарь без передышки звонит к началу и окончанию обедни.

— И никто из вас не ходит в церковь?

— Нет, ни к обедне, ни к исповеди, — спокойно ответила девушка, — мы в ссоре с папой, который живет у вельшей, [11]а он не допустит этого, пока мы снова не подчинимся ему.

— В жизни не слышал ничего подобного!

— Да, это случилось давно, — как ни в чем не бывало продолжала девушка. — Вот увидите: звонарь сейчас в одиночку выйдет из церкви и закроет за собой дверь, а вечером он не пойдет в пивную и тихо просидит один в доме.