Сердце старого Гарфилда

Док Блэйн дрожал, хотя к такой картине ему было не привыкать.

– Думаешь, умер? – спросил он.

– Это тебе решать, – ответил я, – но даже дураку понятно, что он мертв.

– Он мертв, – произнес Док Блэйн сдавленным голосом. – Уже началось трупное окоченение. Но послушай сердце!

Я последовал его совету и вскрикнул. Кожа была уже холодной и липкой, но под ней – точно динамо-машина в опустевшем доме – все еще равномерно колотилось необыкновенное сердце. По жилам больше не текла кровь, но сердце знай себе пульсировало, как сама Вечность.

– Живое в мертвом, – прошептал Док Блэйн, на его лбу выступил холодный пот. – Да, это вопреки природе. Думаю, надо выполнить обещание. Беру ответственность на себя. Все это слишком чудовищно, чтобы просто уйти и забыть.

Инструментами нам служили мясницкий нож и пила. Снаружи лишь звезды светили на черные дубы и на покойника в саду. Внутри мерцала старая лампа, и странные тени дрожали и корчились в углах. На полу блестела кровь, и страшен был изуродованный мертвец на скамейке. Только скрежет ребер под пилой нарушал гробовую тишину, да за окнами вдруг таинственно заухала сова.

Док Блэйн погрузил кровавую руку в распиленную грудь покойника и извлек на свет лампы красный пульсирующий орган. Со сдавленным криком Док отшатнулся, предмет выскользнул из его пальцев и упал на стол. Я тоже не удержался от крика. Потому что сердце не шлепнулось со звуком, подобающим куску мяса. Оно тяжело стукнулось о дерево.

Повинуясь непреодолимому порыву, я наклонился и поднял сердце старины Гарфилда. На ощупь оно было хрупкое, неподатливое, как сталь или камень, но более гладкое. Размерами и формой оно не отличалось от человеческого сердца; темно-красная поверхность отражала свет лампы, подобно драгоценному камню, и сверкало даже ярче рубина. И пульсировало. Да, оно билось на ладони, посылая волны энергии по моей руке, и вскоре мое собственное сердце завибрировало, забилось в том же мощном ритме. Я ощущал космическую силу, которая была вне моего понимания; она исходила из сердца, похожего на человеческое.

“Динамо жизни, – пришла мне в голову мысль. – От него до бессмертия – всего один шаг. Лишь такое бессмертие и возможно для слабого, уязвимого человеческого тела”. Моя душа тянулась к этому неземному блеску, и я вдруг страстно возжелал, чтобы сердце Бога Ночи стучало и вибрировало в моей собственной груди, на месте жалкого сердца из мышечной ткани.

Док Блэйн издал придушенный возглас. Я повернулся.

Его шаги звучали не громче шепота ночного ветерка на кукурузном поле. Он остановился в дверном проеме – высокий, темный, таинственный индеец-воин в раскраске, головном уборе из перьев, в старинных леггинах и мокасинах. Его темные глаза казались отражениями костров в бездонном ночном озере. Он молча протянул руку, и я положил в нее сердце Джима Гарфилда. Потом он без единого слова повернулся и неслышно ушел в ночь. Через секунду мы с Доком Блэйном выбежали из дома, но он уже успел исчезнуть, подобно призраку в ночи, и только птица, похожая на сову, промелькнула на фоне восходящей луны.