Тайные знаки

— Повесь куртку на плечики в шкаф, — Поль протянул плечики.

— Непременно! — поклялась Марго и послушно выполнила предписание.

Не без робости сунув ноги в тапки, она шагнула в студио, отчетливо оценив преимущество других квартир (Жака и Аурелии), где ботинки снимать не предлагалось. Да. Без ботинок чувствуешь себя почти как в пижаме. Надо бы и в России запретить снимать ботинки.

Не выйдет — на улицах, как в хлеву — глина, куски торфа отвалившиеся от колес грузовиков. Марго подумала, что не припомнит в Париже ни одного грузовика. Трудно поверить, но и выходя на тротуар, она не всегда понимала, что уже не в квартире или маркете, а на улице. Казалось, что город — это огромная лоджия, а двери подъездов — это двери в комнату.

У Поля все было сине. Сквозь голубой капрон дневной занавески на стены оклеенные синими обоями падал холодный голубой свет, тахта у противоположной стены была накрыта зеленым в синюю полосу покрывалом. Над тахтой висел квадрат дартса с сине-черными кругами мишени, в нем несколько дротиков: один в молоке, второй в семерке и третий в девятке. Несколько складных пляжных шезлонгов покоились, прислененные к глухой стене напротив окна, над ними на стенке красовалась репродукция Бориса Валенжи (Марго с усмешкой вспомнила предупреждение Аурелии и поморщилась), в центре комнаты стеклянный столик с грудой журналов. Над разложенным шезлонгом хищно изогнул маленькую белую головку торшер модернистского толка. (Как он сюда попал?) Пол синел ковровым покрытием. На стеллаже несколькими рядами также стояли многочистенные подставки, набитые CD-дисками, книги и множество баночек, стеклянных и жестяных. В каждой баночке была какая-то мелочь (пуговицы, скрепки, гвоздики, бусинки, ракушечки, сухая бабочка, старые ручки). Там же на стеллаже стояла вырезанная из черного дерева грудастая индийская статуэтка с шестью руками, изображающими фазы танца. Около стола, чернея диезами, помалкивал синтезатор, а правее синтезатора — стойка с какими-то приборами (несколько железных черных ящиков).

Поль открыл графический редактор и спросил:

— Ты умеешь этим пользоваться?

— Ага.

— Тогда можешь почирикать…

— Спасибо! — кивнула Марго и плюхнулась на стул.

— Похлопочу на кухне. Не скучай. Я включу тебе свою музыку. Хочешь?

— Конечно! — Отказать неудобно. Хотя более занудного композитора Марго не слышала никогда.

Поль врубил звук и исчез.

Марго открыла канву и залила ее синим цветом.

Даже цвет может быть заразным. Курить! Но если спросить у Поля разрешения, то окажется все сложно. Как с тапками. Не тряси пепел сюда, не бери это… Ладно! Можно и перебиться.

Честно говоря, занудство Поля бесило ее, наверное, так же, как Поля бесила блудливость ее мысли. Кому ж охота слушать поток сознания? Ладно.

Она задумалась, что бы такое изобразить-то. Перепробовав все фильтры и инструменты, Марго убивала рисунки один за другим, испытывая сладострастие плохого ребенка.

Поль вернулся с кухни и поставил на столик тарелку с тостами и орешками.

— Ну как?

— Да так… — буркнула Марго, начала рисовать бесконечную спираль и разглагольствовать. — Я вот, думаю: как все поменял ХХ век — то, что казалось вечным стало преходящим и сиюминутным. Ну, хорошо, поставить на поток промышленные товары, мебель, машины — это понятно. Но живопись-то раньше создавали на века, а теперь… Я могу за полчаса сделать пятьдесят шедевров, распечатать и продать по пять центов. Скифские или египетские украшения под землей лежали веками, а теперь в музеях лежат. А что будет лежать от ХХI века? Пластинка с файлами… Произведением искусства ХХI века вполне могло быть сожжение произведения искусства X века до нашей эры. Шоу — вот истинное искусство ХХI века. И тот, кто не делает шоу, безнадежно отстал.

— К сожалению это так, — вздохнул Поль. — Век Геростратов.

— А может и не к сожалению… — предположила Марго. — Мы-то все равно умрем! Иногда обидно, что люди умирают, а вещи продолжают жить. Будто люди только для того и есть, чтобы превращать свою жизнь в вещи. Глупо. Я иногда ненавижу вещи! Они не имеют права жить дольше меня. Я иногда ненавижу свое тело за то, что оно не в состоянии удовлетворить всем потребностям моего духа!

— Ничего глупого не вижу, — пожал плечами Поль. — Гораздо глупее жечь красивые картины. Я, например, благодарен тем людям, которые работали для меня, чтобы сделать эти хорошие вещи. И в этом есть своего рода бессмертие. Я невольно вспоминаю этих людей, пользуясь их трудом.

— А меня бесит! Бесит! — Марго поиграла желваками. — Но сейчас будет все по-другому. Мне нравится то, что вещи стали одноразовыми. В этом есть справедливость. Люди думают, что наука — это отражение их познаний, а мне кажется, что наука — это отражение их веры. Отражение их самих. Вот посмотри! Ньютон придумал всю механику в эпоху феодализма. А что такое механика — это ясные, понятные связи противовесов и рычагов. Так же, как система феодальных княжеств. Поэтому человек в феодальном обществе должен быть жестко привязан к князю или к уделу. Иначе — никак. А капитализм создал квантовую механику. А что такое квантовая механика — это полная неопределенность. Но ведь и капитализм тоже — неопределенность. Ты тратишь свои деньги, или деньги акционеров (то есть энергию) на постройку завода, а рабочие, которые должны работать на этом заводе стекаются к нему, как электроны к положительному иону. И ядерный взрыв очень похож на капиталистический кризис перепроизводства. Поэтому капитализм невозможен без свободной бродячей рабочей силы. А религия — всего лишь служанка способа производства. Поэтому, я думаю, сейчас в недрах огромных городов рождается новая религия и новая раса. Для новых людей не имеет большого значения пол, национальность и расстояние. Для них нет границ. Мир для них — Интернет, два часа на электричке или два часа на самолете? Секуляризованные религии — для сельской местности…

Поль фыркнул и помотал головой, глядя на Марго непонятным взглядом. И она ждала, что это значит, пока наконец он не выразил свои чувства в словах:

— Марго! Тебе неплохо было бы сделать ампутацию мозга. Или хотя бы части. Ну на худой конец языка. Неужели ты и впрямь такая циничная? Ты меня удивляешь? Ведь есть же любовь! Дети! Ну ради чего еще жить человеку?

— Любовь! — застонала Марго. — Любовь — это духовная субстанция, а дети — социальная необходимость. Честно говоря, не понимаю, зачем это связано… Беда в том, что такая женщина, которая думает так же как ты, вряд ли тебе понравится. Может быть, ты ищешь не там? — она насмешливо взглянула в глаза Полю. — И вообще. Ты же понимаешь, что все это насчет мужчин и женщин — шутка. Игра такая. И все это знают, но просто так шутят. Люди вообще часто шутят. Пошутят, а потом…

Она оборвала сама себя, испугавшись, что опять начнет блудить.

— Нет! Ну как ты не понимаешь? Это суть природы.

— Человек живет вопреки природе! Попробуй докажи обратное, — Марго упрямо наклонила голову. — И вообще! Если бы ты был прав, то у тебя бы не было проблем с женщинами. Но я тебе вот что скажу! Все дело в тебе, а не в женщинах! Ты не можешь любить никого, кроме своих принципов. Вот и все!

— Нет. Я любил одну девушку, но она погибла, — неожиданно мрачно сказал Поль. — Она подорвалась на бомбе. Ее звали Фрамбуаз. Это была кличка и настоящее ее имя я узнал только когда она погибла.

— Что? — Марго повернула голову. — Я не ослышалась?

— Нет. Она была убежденной революционеркой, она была членом Фракции Красной Армии. А я еще ходил в школу. Аурелия считает, что я девственник, но я не девственник. Просто после той девушки мне все кажутся пресными воблами. Хочешь посмотреть фото?

— Хочу.

Поль полез куда-то глубоко в шкаф и, достал завернутую в тряпочку потертую рамочку, в которую был вставлен выцветший полароидный снимок. Совсем юный, еще не раздавшийся в ширину Поль обнимал взрослую девушку с сердито нахмуренными бровями.

— А вот ее последняя фотография, — брат Аурелии протянул Коше вырезку из журнала, вставленную в маленький полиэтиленовый пакет.