Тьма (сборник)

– Это для тебя, – сказал он.

Костяшки пальцев Джесси, сжимавшие рукоять ножа, побелели.

– Прекрати, – хрипло выдохнула она.

Брюки упали на пол.

Это невозможно выдержать! Все, хватит. Хватит. Она вытащила нож из сумки и подняла его над головой.

– Прекрати!

– Ага! – сказал человек-в-форме-груши. – Вот оно!

Девушка ударила его ножом. Клинок вошел в его тело по рукоять, погрузившись в мягкую жирную белую плоть. Джесси повела его вниз, оставляя огромную рану. Человек-в-форме-груши продолжал улыбаться. Ни капли крови, бледное мертвое мясо.

Он подошел еще ближе, и Джесси вновь замахнулась. На сей раз он поднял руку и отвел клинок в сторону. Нож воткнулся ему в шею. Его мертвые белые руки тянулись к ней. Джесси толкнула его в грудь, и одна ее ладонь погрузилась в его тело, словно оно было сделано из мокрого гнилого хлеба.

– Ах, – сказал он, – ах-ах-ах.

Джесси открыла рот, чтобы закричать, и человек-в-форме-груши прижал свои мокрые толстые губы к ее губам и проглотил ее крик. Его бледные глаза пили Джесси. Она ощутила, как его язык метнулся вперед, круглый и маслянистый, – и вот он уже погружается в нее.

Она тонула в море мягкой влажной плоти.

Джесси пришла в себя, услышав, как закрывается дверь. Негромкий щелчок, язычок замка скользнул на место, но этого оказалось достаточно. Девушка открыла глаза и с трудом села. Снаружи доносился смех. Они смеялись над ней. Смех был едва слышным, далеким, но она знала, что смеются над ней.

Ее рука коснулась бедра. Джесси пошевелила пальцами, и они задвигались, точно пять толстых червей. Под ногтями застряло что-то мягкое и желтое. Она закрыла глаза и провела рукой по своему телу, ощутив его изгибы и толщину. Стоило нажать посильнее, и мягкая плоть послушно поддавалась.

Девушка неловко поднялась на ноги. На полу валялась разбросанная одежда. Она подняла ее и медленно оделась. Ее сумка лежала у двери; она взяла ее, засунула под мышку, да, сумка ей пригодится. Джесси толкнула дверь и вышла на улицу. Уже стемнело. Она услышала голоса.

– … были совершенно правы, – говорила женщина, – я не могу поверить, что была такой глупой. В нем нет ничего зловещего, действительно, он просто жалок. Дональд, прямо не знаю, как тебя благодарить.

Джесси вышла из-за крыльца и остановилась. Как ужасно болят ступни!

Анжела, Дональд и стройная хорошенькая женщина в голубых джинсах и рубашке смотрели на нее.

– Вернись, – сказала она, и ее голос прозвучал визгливо. – Отдай их мне. Ты взяла их, ты взяла мои вещи. Ты должна вернуть их.

Женщина рассмеялась, и ее смех был подобен стуку кубиков льда в бокале с кока-колой.

– Ты уже более чем достаточно приставал к Джесси, – сказал Дональд.

– У нее мои вещи.

– Я видел, как она выходила из твоей квартиры, и у нее не было твоих вещей.

– Она взяла все мои вещи.

Дональд нахмурился. Женщина со светлыми волосами и зелеными глазами вновь рассмеялась и положила руку ему на плечо.

– Не бери в голову, Дон. Он не в себе.

Они все против нее, Джесси понимала это, глядя на их лица, и прижала сумку к груди. Она хотела есть. У него осталось полпачки «Чиз Дуддлс», вспомнила она. Внизу. Под крыльцом.

Человек-в-форме-груши открыл дверь и вошел, чтобы остаться. Здесь пахло, как дома. Он сел, положил сумку на колени и принялся за еду. Он засовывал сырные палочки в рот целыми пригоршнями, запивая большими глотками теплой кока-колы из бутылки, которую открыл сегодня утром. Или вчера. Очень вкусно. Никто не знает, как это вкусно. Они смеются над ним, но не знают о замечательных вещах, которые у него есть. Никто не знает. Наступит день, когда он станет кем-нибудь другим – и отдаст свои вещи тому, кто расстанется со своими собственными вещами. Да. Ему это понравится.

И ему известно, что нужно сказать.

Питер Страуб

Можжевельник

Мой школьный двор – на Среднем Западе, где на парковках нет машин, зато вокруг полно зелени и пышных тигровых лилий, на глинистых землях рядами тянутся безликие новые дома в стиле «ранчо» и солнце прожаривает улицы, на которых нет ни одного деревца. Наш двор целиком залит асфальтом. В июньские дни он кое-где совсем размягчается и прилипает, точно жвачка, к подошвам наших баскетбольных кедов.

На игровой площадке – почти никого. Воздух над асфальтом дрожит, и его потоки, как помехи на экране телевизора. Площадка обнесена высокой проволочной сеткой. Рядом со мной стоит новенький. Его зовут Полом.

До конца четверти – считаные дни. Пол пришел в нашу школу всего полтора месяца назад: рыжеволосый, с тусклыми глазами, слишком застенчивый, чтобы даже спросить о местонахождении туалета. Школьные заводилы, хихикая, шепотом сообщают ужасную новость: оказывается, Пол «говорит, как ниггер». В их голосах слышится почти что благоговейный трепет – они сознают всю чудовищность этой сплетни и не менее чудовищные ее последствия.

Пол одет в ярко-красную рубашку, слишком плотную и теплую для такой погоды. Мы стоим в тени стены позади школьного здания. Она выложена кремовым кирпичом. Окно в стене, на уровне наших глаз, – недавно было разбито. Ряды медной проволоки не уберегли его зеленое шершавое стекло. Возле наших ног – россыпь зеленых шершавых осколков, внешне похожих на леденцы. Осколки вгрызаются в подошвы кедов, а асфальт слишком мягкий, чтобы раскрошить их. Своим неторопливым, певучим голосом Пол признаётся мне, что в этой школе у него никогда не будет друзей. Я надавливаю подошвой на один из стеклянных леденцов. Он твердый, как пуля. Я чувствую ею своей ногой.

– Ребята очень жестоки, – все тем же певучим Родосом и как бы невзначай говорит Пол.

Слушаю его, и мне хочется поднять зеленый осколок поострее и широко располосовать себе горло, чтобы туда вошла смерть.

Осенью Пол в школу не вернулся. Там, где они жили, где-то на Миссисипи, его отец насмерть забил человека. Отца Пола арестовали на выходе из кинотеатра «Орфеум-Ориентал». Это совсем недалеко от моего дома. Они пошли туда всей семьей на фильм с Эстер Уильямс и Фернандо Ламасом. Когда они выходили из кино (наверное, после соленого попкорна им хотелось пить, у малыша ручонки были липкими от разлитой кока-колы), отца Пола уже ждали полицейские. Мне почему-то кажется, Пол с семьей вернулись на Миссисипи. Сейчас, когда я думаю об этом, представляю его сидящим за столом на каком-нибудь этаже офисного здания в Джексоне, где вокруг – такие же, как он (галстук безупречно завязан, ботинки – из дубленой кожи, а в линии рта ощущается надлежащая сдержанность, проникшая к нему в подсознание).

В то время я целыми днями пропадал в «Орфеум-Ориентал».