Похитители Плоти

Однако настроение у меня не улучшилось, когда я остановил свой «форд» на боковой улочке вблизи здания, где находился мой кабинет. Меня не оставляли, клубясь где-то в глубине сознания, беспокойство, сомнения и страхи; да и сам вид Мейн-стрит, пока я шагал к дому, угнетал меня. Улица выглядела грязной и жалкой в свете утреннего солнца, урны были переполнены вчерашним мусором, уличный фонарь зиял разбитым стеклом, а магазин неподалеку стоял закрытым. Окна магазина были забелены, и в одном из них можно было прочитать грубо сделанную надпись: «Сдается внаем». Однако указания, куда обращаться, не было, и мне пришло в голову, что совершенно никого не волнует, снимет ли кто-нибудь помещение снова. Разбитая бутылка из-под виски лежала возле самого подъезда, а медная дощечка с названиями контор и учреждений выглядела грязно, неопрятно. Вдоль всей улицы, насколько я мог видеть, не было заметно, чтобы кто-то мыл окна магазинов, как это обычно делается каждое утро. Улица имела какой-то непривычно заброшенный вид. Я смотрел на мир сквозь собственные страхи и заботы, поэтому я сказал себе укоризненно: нельзя давать волю чувствам, когда ставишь диагноз и лечишь больного.

На моем этаже меня ждала пациентка. Она пришла без записи, но до начала приема еще было время, и я решил ее выслушать. Это была миссис Силли, которая неделю назад сидела в этом самом кресле, рассказывая мне, что ее муж вовсе не ее муж. Сейчас она расплывалась в улыбке, едва удерживаясь в кресле от облегчения и удовольствия, и уверяла меня, что ее мания прошла.

Она посетила доктора Кауфмана, как я ей рекомендовал. Тот ей почти ничем не помог, но прошлым вечером – удивительное дело – она «пришла в себя».

– Я сидела в гостиной и читала, – охотно рассказывала женщина, несколько нервно сжимая кошелек, – как вдруг взглянула на Эла, который смотрел бокс по телевизору. – Она покачала головой в счастливом изумлении. – И сразу поняла, что это он. Действительно он, я имею в виду, мой муж, Эл. Доктор Беннелл, – она посмотрела на меня через стол, – я просто не понимаю, что со мной было на прошлой неделе, я слышала о других случаях, похожих на мой. Одна женщина в нашем клубе говорила мне, что в городе якобы много таких случаев. Доктор Кауфман объяснил мне, что когда слышишь о таких вещах…

Когда она наконец рассказала мне, что сказал доктор Кауфман, что она сама сказала – при этом я все время утвердительно кивал и улыбался, – я выпроводил ее из кабинета. У меня осталось совсем немного времени, а она никак не могла остановиться. Наверное, сидела и болтала бы весь день, если бы я ей разрешил.

Медсестра зашла ко мне, когда миссис Силли еще рассказывала, и принесла листок записи больных. Я просмотрел его, и – ясное дело – там была записана мать школьницы, одна из троих, которые неделю назад посетили меня в полном отчаянии. В половине четвертого, когда медсестра провела ее ко мне, женщина, не успев сесть в кресло, начала со счастливой улыбкой рассказывать мне то, что я ожидал услышать. С девочками все было в порядке, и они еще больше влюбились в свою учительницу английского языка.

Учительница приняла их извинения и предложила сказать своим товарищам, что это была просто шутка, обычный розыгрыш. Девочки так и сделали, и все им поверили. Их товарищи, уверяла меня радостная мамаша, с восхищением расхваливали мистификаторские способности девочек, и сейчас она, то есть мать, совершенно не беспокоится. Доктор Кауфман объяснил ей, как легко такая мания постигает людей, особенно девочек-подростков.

Как только счастливая мамаша ушла, я позвонил Вильме Ленц в магазин и спросил ее, между прочим, как она себя чувствует в последнее время. Она немного помолчала, а затем ответила:

– Я собиралась зайти к тебе по поводу… всего, что произошло.

Она не очень уверенно засмеялась, а потом добавила:

– Мэнни действительно помог мне, Майлз, как ты и обещал. Мания – или что это было – прошла, и мне даже стыдно. Я не знаю, что произошло и как тебе это объяснить, но…

Я прервал ее, сказав, что все понятно, и ей не следует беспокоиться или о чем-то думать – нужно просто забыть обо всем, а я, возможно, еще заеду к ней.

Вероятно, с минуту я сидел, не снимая руки с телефона, пытаясь размышлять спокойно и рассудительно. Все, что Мэнни предсказывал, сбылось.

И если он не ошибался насчет всего остального – мне ужасно хотелось в это поверить, – я мог выбросить страх из головы. Да и Бекки могла сегодня вечером вернуться домой.

Почти сердито я спросил себя: не позволяю ли я одним лишь отсутствующим отпечаткам пальцев этого тела у Джека в подвале питать мои страхи, и не на них ли одних опираются все мои вопросы. На миг я еще раз остро и четко увидел эти смазанные отпечатки, ужасно и невероятно, но неопровержимо гладкие, как щека новорожденного. Потом четкость воображения исчезла, и я раздраженно сказал себе, что существует множество возможных и естественных объяснений, если бы я только побеспокоился их поискать.

Я произнес это вслух:

– Мэнни прав. Мэнни объяснил… – Мэнни, Мэнни, Мэнни, вдруг подумал я.

Похоже, в последнее время я больше ни о чем не думал. Он растолковал нашу галлюцинацию прошлой ночью, а уже сегодня каждый пациент, с которым я разговаривал, вспоминал его имя с благодарным восхищением; он все распутал, не теряя времени, да еще и в одиночку. Вдруг я припомнил того Мэнни Кауфмана, которого знал всегда, и мне пришло в голову, что вообще-то он был осторожнее, никогда не спешил делать окончательных выводов.

Внезапно, словно молния, у меня в мозгу промелькнула мысль: это не тот Мэнни, которого я всегда знал, это совсем не Мэнни, он только выглядит, говорит и ведет себя, как…

Я мотнул головой, прогоняя наваждение, затем укоризненно усмехнулся.

Именно это и было лишним доказательством его правоты, несмотря на отпечатки или что там еще, доказательством того, что он объяснил невероятной силы мании, что охватила Санта-Миру. Я снял руку с телефона.

Лучи предвечернего солнца струились в окно моего кабинета, и с улицы внизу доносились звуки нормальной человеческой повседневности. Сейчас все, что произошло прошлой ночью, казалось, утратило силу в ясном солнечном свете и будничной суете вокруг. Мысленно снимая шляпу перед Мэнни Кауфманом, выдающимся целителем мозгов, я сказал себе – уверил себя, что он такой, как всегда – необычайно умный, чуткий парень. И он был прав: мы все вели себя бестолково и истерично, и не было никакой серьезной причины, чтобы Бекки Дрисколл не вернулась туда, где ей полагалось быть.