Дохлокрай (СИ)

- Волосы дело наживное, даже не надо в парикмахерскую идти, сейчас-то... Но верно. А вот размер ...

И покосилась вниз, на свои собственные ступни, торчащие из-под одеяла.

- Можно мне сказать?

Мария нахмурилась.

- Ну?

- Размер не имеет значения. Важнее ухоженность. Так что, не переживай, ну... сороковой размер. Чего тут? Акселерация же.... Вот если б твоими пятками можно было как наждачкой пользоваться, это страшно. Только лак облупился. А...

Стоило промолчать. Указательный палец почти закостенел, уставившись на него.

- Прости. Молчу, дурак, молчу.

- И молчи лучше...

Дверь открылась резко и неожиданно. Но волноваться вроде бы не стоило.

- Вы тут как? - поинтересовался Семеныч, неся подмышкой два пакета из 'Макдака'. - Гляжу, подружились? Маш, ты чего лак не стерла, облупился вон...

Босс Лиза кивнула.

- Кто поедет?

- Не ты, - Семеныч сидел в кресле и читал какую-то похабень, типа 'Максима'. - Встречаться с Другими, да еще с Старшими.

- Надо три группы... - Маша помешала сахар. - И...

- Нет.

Все уставились на него. Он покачал головой.

- Я договорился. Трое нас и трое их. Все. Иначе никак.

Помолчали, переваривая. Ну, конечно, сложно понять. Есть между ними самими различия. Делают одно дело, но всяк по-своему. Надо объяснить, иначе снова появится трещина. Трещины между отрядами и охотниками были всегда. Ему так не нравилось.

- Поймите... Все дело в данном слове. Опасно? Есть немного. Но ничего не случится. Он тоже дал слово, и тут придется верить. Другие... Другие часто лгут, вы знаете. Мы же для них как шимпанзе для тех, кто пришел в зоопарк. Они древние, мудрые... сами знаете, так?

Босс Лиза кивнула.

- А вот подстраховаться...

Он никогда не верил Другим. Хотя и общался нечасто, и выполняли те обещания, но... как и всегда у Других - исполняли странно. С логикой совсем не человеческой и нужной только им самим. Так что страховка не повредит.

- Ну... - Маша встала. - Пойду, подготовлюсь. А, да... кто пойдет-то?

Семеныч пожал плечами, скрипнув кожанкой.

- Ты, да я, да мы с тобой, Машулька. И вот он.

Да, так, все верно. Случись что - будет проще. Вряд ли божедом придет на встречу с домовым и банницей, например.

- Так Старшие здесь есть еще?

- Есть... - кивнула босс Лиза... - Куда без них-то?

Бог любит Троицу, как известно. Древние тоже любили троих. Так что он не удивился.

- Кто?

- Ну, теперь понятно, что божедом этот... - Семеныч закурил. - Наконец-то ясно. Никто его не видел до тебя. А тут прям сам пришел. А кто еще? Ведьма и подгорник.

Вот как... хороший набор.

Подгорники на Волге встречались редко. Жили у Камня, а как еще? Урал, он и есть Урал. А здесь.. а здесь горы, точно. Жигули, как не крути, не холмики. Так что удивляться подгорнику глупо. Да это и хорошо. Кому, как не ему, знать все подземелье города?

Ведьма? Он поморщился. Не любил ведьм. Сильно не любил. И не понимал. Люди же, не нелюдь. А все туда же - Другие...

Птица каркнула. Подпрыгнула на месте и каркнула еще. Требовательно, ожидая.

Форточка приоткрылась сама по себе, запуская ее. Ворон взлетел немедленно, совершенно неожиданно для своих размеров. Закружил по комнате, мелькнув под высоким, отделанным красным с золотом, потолком. И сел на стол.

Вернее, на специальную жердочку, золотую и вычурную. Посмотрел на хозяина и каркнул еще раз. И замолчал. Птица не казалась умной. Она ею была. И когда хозяин кабинета, а именно кабинетом комната и являлась, прикладывал палец с острым черным ногтем к губам... Ворон понимал все и сразу.

А прыгать по столу не пришло бы даже в птичью голову. Только жердочка, никак когтей по полированному благородному и мореному дубу. И ни в коем случае по зеленому бархату, укрывавшему самую середину. И не рядом с малахитом письменного прибора или пачкой тонкой, голубоватой бумаги для письма. И нельзя задеть настольную лампу с вставками из янтаря и бумажным абажуром, украшенным настоящими японскими орнаментами.

Сильные бледные пальцы с черными ногтями очень ловко и быстро отрывали птичьи головы, забывающие про правила. И плевать на то, что это всего лишь вороны. Пусть и очень умные.

- Иди ко мне, дружок... - хозяин достал из ящика стола сложную маску с несколькими разнокалиберными линзами, блестевшими чистым полированным горным хрусталем. - Покажи мне, что увидел и услышал...

Птица каркнула. Испуганно и обреченно, зная, какая боль ждет впереди. И шагнула на руку, уже обтянутую толстой кожей ловчей перчатки.

Темные глаза стали еще больше, увеличившись через линзы. Приблизились к вороньим, уставились, проникая внутрь птичьей головы. Та забилась, каркнув напоследок и ослабла, обвиснув и опустив крылья.

Туктуктуктук... сердце птицы колотилось, ломая тельце. Жить ей оставалось немного. Но хозяин видел все, нужное и понятное. И оказался готов к недалекому грядущему. Хотелось верить, что так. Про некоторые ошибки из-за заносчивости и гордыни не забывал никогда.

Сидор подошел ближе, наклонился, всматриваясь в лицо. Чего ты в нем не видел, а, Сидор? Тот крякнул, привстав с колен и тут же, не раздумывая, впечатал кулак в скулу. Голова взорвалась ударом колуна, мотнулась в сторону. Боль пронзила раскаленной нитью, прорезала от глазного зуба и до темени. Ах ты... сволочь... Со свинчаткой бил, не иначе...

Жаловаться глупо, сам же виноват. Сам и никто больше. Уехал в глушь, отдыхать духовно, упоительно успокаиваясь сладкими луговыми запахами и розово-мягкими закатами. Практику возобновил, лечил крестьян, их детишек с женами. Идиот, что еще скажешь... идеалист. Или нет? Или заигрался все же?..

Сидор пнул ногой в живот. Сильно, с небольшого замаха. Сильный мужик Сидор, ничего не скажешь. Мельнику по-другому и никак. Поди, потаскай на плече мешки в несколько пудов, да поменяй с парой-тройкой рабочих жернова. Поневоле обрастешь мускулами, не больно и напрягешься, а удар гвоздит, как молотком.

Да и сапоги у него хорошие. Городского пошива сапоги. Стачал какой-то мастер на беду, подбил стальными подковками выгнутые твердые мыски. Только и мелькнула начищенная не по-деревенски кожа, да впечаталась прямо в подреберье, заодно зацепив и желудок.

Пришлось, как низкой скотине-пьянице, корчиться, извергнув остатки давешнего обеда. И вышло же так, что даже это снова заставило Сидора и остальных пустить в ход руки-ноги. Отбитые внутренности извергли совсем ненужное, что спешно схватил и глотал точно когда выбивали входную дверь.

Милый тоненький мизинчик, украшенный дешевеньким колечком. Так себе колечко-то, латунь начищенная и кусочек полированного непрозрачного голубого стеклышка. Купленное, наверное не иначе как на ярмарке, если не коробейника, забредшего в село. Нравилось оно девчушке той, Пелагеюшке, так некстати вышедшей на удаленную полянку. Жаль было ему... ох и жаль. Но себя-то жалел больше. Да только вот, как на грех, сам виноват в последующем. Ибо не стоило гордыню и ненужные знания демонстрировать попу. Ведь, как пропала девчоночка, на него сразу и показал... А тут мизинчик этот. С колечком.

Сельчане хрипели красными потными лицами, толкались вокруг, мельтеша и мешаясь друг другу. И хорошо, и хорошо, удары долетали через один. А если бы нет... Били жестоко, но не до смерти. Вымещали свои злобу, жажду мести и... страх.

А как же без него, когда, выломав дверь и ворвавшись, учинили поиски. Искали Пелагею, а нашли...

Дом этот не сдавался и не продавался. Переходил по наследству, подчас вызывая ощущение того, что сам отыскивал нового хозяина. Выстроенный на земле, подаренной милостивой и жуткой Анной Иоанновной первому владельцу, дом обходили стороной. Хоть и стоял тот на удобной тропке, ведущей к грибным борам и полянам с таким обилием ягоды, что день собирай, не оберешь. Но все в селе знали - нечистое место, нехорошее.