Зверь из Жеводана

Д'Энневали были уверены в том, что нужно окружить этот массив плотным кольцом и прежде всего запереть все входы и выходы, чтобы не осталось ни одной лазейки, а особое внимание следовало обратить на ущелья и пропасти между Польяком и Вантежем. Как они считали, ключ от этих «ворот» находится в городке Бессере.

Охота, проведенная 12 июня, ясно показала мне, в чем состоит план действий охотников из Нормандии. Накануне, 11 июня, д'Энневали отправились в Польяк и остались там на ночлег, назначив на утро 12 июня сбор всего мужского населения близлежащих приходов у расположенной рядом с Польяком часовни Нотр-Дам-де-Болье.

Наутро доезжачие сообщили, что они видели, как Зверь спускался по склону горы от деревни Бессе к Бессеру. Запомните и не путайте эти названия: Бессе и Бессер. В Бессе, кстати, находился старинный замок, принадлежавший семье субинтенданта Оверни, господина де Буасье. Семья эта очень знатная, богата и состоит в родстве чуть ли не со всеми благородными родами Веле. Когда господин Антуан де Батерн прибудет в Жеводан, он обоснуется именно в Бессе. Узнав, что Зверь спустился с гор и, обойдя Бессер, направился к деревне Деж, господа д'Энневали внезапно приняли совершенно непонятное решение: они отослали всех загонщиков и оставили при себе тридцать человек, лучших стрелков, причем все они были на конях. Странно, очень странно... Но, вероятно, этому решению все же было какое-то разумное объяснение, потому что охотники из Нормандии держались очень уверенно и чувствовалось, что они считают, что на сей раз находятся на верном пути. Капитан д'Энневаль приказал мне сесть на коня позади одного из лесников.

Часовня Нотр-Дам-де-Болье стояла у подножия Мон-Шове, то есть в самом центре того первозданного хаоса скал и голых плато, что господин д'Энневаль называл «пустыней». Мы начали спускаться по горным тропам вниз, к деревне Вашельри, где один крестьянин сообщил нам, что он совсем недавно видел Зверя, который на его глазах вдруг круто повернулся и потрусил рысцой на север. Мы добрались до леса у деревни Ламель, потом - до Дьежа, пересекли леса у Фавара и Бессе и направились к Нозеролю. Но Зверь опередил нас и в 9 часов напал там на двух женщин, а затем исчез, как сквозь землю провалился. А мы ещё долго-долго блуждали по горам и доехали до Вендрика, но никаких новых известий о Звере не получили, да и следов чудовища не нашли. Началась гроза, полил дождь, и вскоре разразилась настоящая буря, застигшая нас в пути. Мы вернулись по своим следам в Овер и там заночевали в овчарне на опушке леса Теназер. С утра у нас во рту не было ни крошки хлеба, да и припасов мы с собой не взяли, а потому съели козленка. На следующее утро господин д'Энневаль, всё такой же уверенный в себе, упрямый и непреклонный, повел нас в Черный лес. Увы, и там ничего, ни единого следочка... Собаки не подавали голоса со вчерашнего дня, когда они потеряли след Зверя где-то к Северу от Нозероля. Именно там хищник и скрылся... Очевидно, затаился где-то. Похоже, он проник в лес Теназер... Но почему же собаки его не учуяли? Возможно, потому, что его запах смешивался с другими запахами, например людей и собак? Вопросы, как всегда, оставались без ответа. Господин д'Энневаль выразил желание переговорить с неким Антуаном Шателем, лесником, смотрителем леса Теназер, сыном Жана Шателя из Бессера, но дома его не оказалось, и, как нам сказали, в этот день его никто не видел. Человек это был странный, нелюдимый, жил в полнейшем одиночестве и чурался соседей, а местные жители, похоже, даже боялись вслух произносить его имя и говорили «этот» или «тот», когда речь заходила о нём. Тогда мы поспешили вернуться обратно к Полья^У и Жюлианжу и ехали так быстро, как только могли передвигаться наши притомившиеся лошади.

Там капитан д'Энневаль сделал небольшой крюк, чтобы повидать мою сестру Жюльену, стоявшую на пороге своего дома. А затем мы побывали в Сен-Прива-дю-Фо и в Ликоне. Итак, мы сделали большой

круг и замкнули его. Но каким же все-таки образом Зверь ушел от нас? Как он нас перехитрил ? Мы только-только прибыли в Ликоне, как нам сообщили, что Зверя совсем недавно видели по другую сторону гряды, в Жюлианже, а затем - в Прюньере. А мы-то отправились искать его на север! А чудовище в это время появилось в той стороне, где мы его совсем не ждали! Отважный викарий из Прюньера созвал крестьян и повелел им окружить леса в приходе, но никаких результатов сия мера не дала. Последняя попытка д'Энневалей закончилась полным провалом, и стало ясно, что их вскоре сменит кто-то другой. Я готов поклясться, что, покидая наш край, они знали, что Зверь устроил себе логово где-то в Северном Женодане, а вернее, на границе с Овернью.

Я полагаю, что если бы д'Энневалям было позволено осуществлять свою миссию еще хотя бы несколько месяцев, мы узнали бы кое-что новенькое. Они действовали слишком честно, открыто, иногда

поспешно, чем восстановили против себя слишком многих. Да, господин д'Энневаль-отец не отличался особой любезностью в обхождении, а его сын был слишком горяч и порой забывал об осторожности,

но это были порядочные, благородные люди, а потому против них и был составлен целый заговор. Граф де Моранжье только тем и занимался, что чернил, хулил да поносил их во всеуслышание. Он

буквально брызгал слюной от ярости, когда говорил о них. Ходили слухи, что он писал на них доносы интендантам двух провинций, Лангедока и Оверни, министрам и Его Высочеству дофину. А

все почему? Да потому, что граф хотел сам возглавить охоту на Зверя и предлагал свои услуги, правда, с тем условием, что ему придадут полк пехоты, чтобы, по его выражению, «прикрывать фланги» во время облав, а вернее, чтобы было кем припугнуть крестьян, если те вздумают бунтовать. Дела у графа, видно, были совсем плохи и ему во что бы то ни стало хотелось заполучить награду, назначенную за уничтожение Зверя. Кстати, господин де Лафон вполне одобрительно отнесся к идее графа де Моранжье и сам лично хлопотал за него. Сохранились документальные свидетельства нечистоплотности графа, например, его письмо к господину де Лафону от 3 мая 1765 года, в котором написано следующее: «Нет, подобное поведение непременно должно быть наказано! Все во мне вопиет о мщении! Бесстыдство и наглость этих нормандцев, кои на людей похожи лишь внешне...»

Приведу еще один отрывок из письма господина Лафона графу де Сен-При от 2 апреля 1765 года: «...Некоторое время тому назад господин де Моранжье отправил памятную записку герцогу де

Шуазелю, в коей он предлагал для уничтожения Зверя прибегнуть к военной силе, а потому просил прислать в Жеводан армейский полк численностью от 100 до 1200 человек... Имею честь представить на

ваше рассмотрение копию сей памятной записки... Герцог де Шуазель не ответил лично господину графу, но господин Дюбуа, один из самых высокопоставленных чиновников военного ведомства, высказался о ней в весьма одобрительном тоне... Невозможно было бы сделать лучший выбор, поставив во главе присланной в Жеводан воинской части са-

мого господина де Моранжье... Второй способ борьбы с бедствием мог бы состоять в том, что в ЖевоДан следовало бы доставить из арсеналов Сен-Ипполита и Але ружья и раздать их вместе с порохом, пулями и дробью обитателям нашего края...»

А вот еще один отрывок из письма графа де Моранжье господину де Лафону от 3 мая 1765 года: "Эти господа ( имеются в виду д'Энневали ) имеют наглость не платить за себя и своих людей, все их помыслы направлены лишь к наживе, они совершенно не думают об общественном благе. Судьбу нашего несчастного края решают в Мальзие эти авантюристы, вечно сидящие за уставленными яствами и кувшинами с вином столами вместе с самыми гнусными распутниками этого города, населенного безумцами...»

Примерно то же самое писал граф Моранжье и 18 мая 1765 года :«Жалобы господина д'Энневаля, кажется, были продиктованы ему этими сумасшедшими из Мальзие, что все время торчат в кабачке «Большой крест», и записывал он их на столе, сплошь заставленном горшками, тарелками и бутылками... Совершенно очевидно, что он ищет способ нам навредить... а все потому, что я в присутствии этого наглого обманщика, этого нормандца, говорил о любви к моей родине, о моем желании послужить на благо человечества, о прямоте моего характера, о моей правдивости, а также о великой чувствительности и деликатности моей...»