Женщина в белом (СИ)

Широкая наезженная колея вела к людям, тропинка узкая, еле заметная в снегу, уводила, скорее всего, на летние пастбища, в никуда. Иван не знал, что именно узкая тропинка шла за сопку, к поселку, а колея, накатанная городскими рыбаками, уводила к оврагу, где протекала река.

Женщина стояла на самой развилке. Она была высокой, даже для рослого Ивана, длинные белые волосы развевались на ветру, платье, похожее на ночную рубашку, напротив, стояло словно накрахмаленные шторки на маминых окнах.

Иван рассмотрел ее очень хорошо: и распахнутый ворот, и нательный крест на шелковом шнурке, не таявшие снежинки на распущенных волосах, и только глаз женщина не поднимала.

Она была молода, если можно так сказать о привидении, лет тридцать, совсем живая женщина, если не всматриваться в мертвенно бледную кожу и прозрачное тело.

Испугаться сил не было. Слышал Иван про эту женщину в белом, вроде когда-то давно сбили у одной женщины сына на дороге, маленького, дошколенка еще. Умерла она с горя, но стала являться привидением на дороге, и такой буран начинался тогда в степи, что многие одиночки, едущие по дороге, останавливались, да так и замерзали в машинах, или от угара погибали. А еще, что та машина, за которой она летит по дороге, пытаясь догнать, непременно разобьется.

«Видно давно никто ей не попадался, трасса из-за бурана перекрыта, вот и моя душа ей достанется, пешеходная» — подумал путник.

Но веря и не веря в нее, он все же перекрестился, и пожелал ее душе покоиться с миром.

Привидение вздрогнуло, но молитвы не испугалось, а наоборот, подняло ресницы, и посмотрела Ивану прямо в глаза.

За заиндевевшими ресницами, зияла черная пустота.

Пока он шел, силы вроде еще оставались, но вот остановился, и голод и усталость навалились, придавили к земле, словно чугунные ворота, и Иван устало опустился в снег.

— Вот и конец дороги, прости мама. — Душу его охватила такая безнадега, что Иван свернулся калачиком прямо у ног призрака и уснул, поэтому и не видел, как у приведения дрогнули бескровные губы, и по щеке покатилась слеза.

3

Мама пекла пироги. Руки по локоть в муке, на глаза падает выбившиеся из — под косынки непослушная прядка, мама дует на нее, не отрываясь от теста, раз другой, но все же терпение ее лопается, и она заправляет волосы, при этом забелив мукой лоб и часть щеки.

Ваня стережет рыбную начинку от кота, и хоть ему страсть, как охота тоже колобка скатать из мягкого белого теста, приходиться отвлекаться на мяукающего Ваську и гоняться за ним по дому. Но вот, наконец, кот пойман и выдворен на улицу, и Иван, толкаясь со старшим братом за место около матери, получает свою толику теста и начинает месить колобок. Брату доверяют даже делать небольшой пирожок с начинкой, но и Ванино рукоделие мама хвалит, и он укладывает его на противень, и видит, как колобок перемещается в печь, заслонку закрывают.

Потом все вместе убирают стол, бабка достает выбеленную с красивой мережкой скатерть, та украшает стол только в большие праздники. Сегодня именно такой день: Ваня пошел в первый класс, отец прислал ему из города ранец, брату сумку через плечо, маме яркий платок с золотыми нитями, а бабе Нюше, простой штапельный.

И они садятся за стол и первый стакан с компотом за отца-кормильца, что не забывает, ни жену, ни детей.

Много позже Ваня узнает, что у бати в северном городе другая жена и дети, и мамка ему в письме дала развод, но из года в год пока он не ушел в армию, они всегда отмечали пирогами, редкие отцовские посылки и письма.

Хлебный дух, сдобренный рыбной начинкой, травами кружил голову, желудок свело от боли, и Иван очнулся.

— Да подожди ты одежу снимать, пусть оттает немного, да дверь открой, угорит же.

Голос был удивительно знакомым, это же Пасечник, все так его звали в деревне, имя забылось, а прозвище прижилось.

Иван попытался встать, но сил не было, он впал в забытье.

Во сне снежная женщина все пыталась согреть свои ледяные руки у Ивана на груди, от холода сердце останавливалось, не хватало воздуха, но потом холод отступил, и мрак тоже. Он ощутил во рту горячий сладкий чай, чай разливался по телу, словно огонь, до самых кончиков пальцев, и скоро, он заснул крепким здоровым сном уставшего человека.

Утром они сидели с Пасечником, и пили самогон, заедая кровяной колбасой, на покров хозяин зарезал свинью.

— Эх, Ванька, фартовый ты парень, это ведь меня лайка моя, Найда, в степь позвала. И воет и воет, и в избу рвется, сроду с ней такого не было. Сначала думал к покойнику, или на луну бесится, а потом словно кто-то в окошко постучался и позвал, я то уже ничего не боюсь, стар, боятся, а так другой бы и сомлел со страха. Жена, правда, моя, Зоя Павловна стращала, не ходи, а вот пошел, и теперь я герой.

Зоя Павловна, маленькая сухонькая старушка, за стол не садилась, сидела в углу и вязала носок.

Иван, молча, закусывал.

— А ведь ты Ванька зря в поселок шел, мамку твою в город на вертолете больничном увезли. Сноха с ней поехала, брата твоего старшего жена, Валька. Вот сейчас выпьем, так я на лыжах сгоняю, может, звонила с города, уже три дня прошло, как улетели.

Ивану было смешно и грустно, в его рассказы о бандитах дед не поверил, а в женщину призрака сразу.

— Да, я сам на лыжах схожу, дядя Пасечник.

— И не думай, Ванька, я в разведку схожу, все узнаю, и ежели, что, тебя в город договорюсь отвезти. Мясо повезет кум на базар, и ты с ним.

— Да вы что-то не то про меня думаете, я с законом дружу.

— Молодец, что к матери попрощаться шел, — дед явно ему не верил. — Свои не выдадут, а вот пришлые запросто. У нас хоть и сократили милицию, один участковый на пятьсот километров, но машина у него хорошая, враз объявится.

— Да, вы меня за зека держите?

— А где документы твои? Вот и пей, отдыхай и молчи. Кума моего всяк знает, тебе с ним в город проще будет попасть. Мать бы застать тебе.

— Да может еще поправится, а?

— Про это не скажу, что за болячка у нее не знаю, да только вертолеты у нас редко кого забирают.

4

Пасечник ушел, как и обещал, после обеда приехала машина, но не кума, приехал старший брат.

Ваня поразился, до чего Сергей на отца стал похож, даже сутулился по-отцовски.

Брат был неразговорчив, толи жена сварливая досталась, толи жизнь научила не многословию.

Они пожали друг другу руки, словно чужие люди, да и то, не видались двадцать лет, как Иван после армии к отцу на север уехал.

Потом по дороге в город он отсыпался, и проснулся уже у самых ворот областной больницы.

Маму прооперировали, удалили камни в желчном пузыре, но она еще была в реанимации.

Брат снял Ивану квартиру, тот позвонил отцу, чтобы прислал денег на имя брата. Деньги пришли через два часа, Сергей хмуро отдал их Ивану, и тут же уехал назад в деревню.

Иван вернулся в приемный покой и сидел до ночи, пока одна из сестричек не сжалилась и не пропустила его к матери в реанимацию.

Мама лежала там одна, лицо ее было желтушного цвета, и шея, и руки, и настолько это была не мама, что у Ивана комок к горлу подкатил, но вот открыла глаза и попыталась улыбнуться.

Из-под одеяла у нее свисала трубка, куда стекало что-то черное, трубка уходила куда — то под кровать.

— Вот и Ванечка, богатырь мой.

Он сел прямо на пол, так были видны мамины глаза, потом уткнулся лбом в теплое родное плечо, и замер. Мама сделала то, что и в детстве-то редко делала — поцеловала его, в седеющий уже, висок.

— Сынок, там, на подоконнике бульон куриный еще теплый, ты выпей, а то пропадет.

— А ты?

— Да мне нельзя, это племянница Настя принесла, выпей, выпей, мне на радость.

— Прости меня, мама.

— Так ведь я Ванечка, давно простила. Это вот Сережа, зол, что навроде, если бы не ты, то он бы уехал мир повидать. Так ведь я его не держала у юбки, сам женился, сам домом обзавелся, и жена и дети, и уж скоро внучка будет, а все злобу на тебя копит. Вот и сегодня, взял да уехал, нет, чтобы при матери помирится.