Подселенец (СИ)

— Так вот, — продолжал Луня, — на днях он со мной поделился кое-чем, — Луня попытался выдержать драматическую паузу, но, наткнувшись на недобрый взгляд Судака, торопливо продолжил: — Короче, кекса он одного пропас. То есть сидим мы с ним дня два назад, а он мне и говорит: «Знаешь, Луня, подозрительный тут у нас мужичок объявился». " Чем подозрительный?", — спрашиваю.

"Да так", — Лавр отвечает, — даже сам не знаю. Вроде бы бомж, но не из наших. Так, дедулька какой-то деревенский. Я его вблизи не видал. Дед — он дед и есть. Что интересно — он в Детдоме обосновался".

— Где? — переспросил Судак.

— В Детдоме, — многозначительно повторил Луня.

В любом городе есть "нехорошие места". Может быть — кладбища, может быть — некоторые из парковых аллей, может быть — целые дома. В родном городе Судака таким "нехорошим местом" был Детдом. Это только сейчас его, кстати, начали называть Детдомом, много лет назад это был дом купца первой гильдии Гомулкина, после революции и бегства за границу которого временно превратившийся в "Общежитие работающей молодёжи", а уже гораздо позднее — в первый городской детский дом имени Надежды Крупской. Долго этот детский дом стоял, пока где-то в середине семидесятых не вспыхнул, как бенгальская свечка. Страшная была ночь: погибло несколько воспитателей и детей. Как тогда водилось, дело замолчали, выживших воспитанников распихали по каким-то другим подобным учреждениям, а воспитателям приказали держать язык на замке.

Но люди-то не слепые. Так что о Детдоме ходили слухи самые нехорошие, хотя в последнее время так, на уровне детских страшилок. Располагался Детдом за городской чертой — любили раньше купцы селиться в усадьбах на природе, — в пределах прямой видимости. Да и что там за Детдом: кирпичная коробка, внутри всё прогорело, правда, говорили, что подвал остался. Но не нужен он был никому.

— Так вот, Лавр мне и говорит, — продолжал Луня, — чуть ночь, так мужичок этот в развалины. С мешком каким-то. И переклинило Лавра, что бомж этот там какие-то сокровища перепрятывает. Я ему: "Да какие у бомжа сокровища?", а он мне: "Ты, — говорит, — не видел, как он над ними трясётся. Значит, есть над чем". "Сегодня же, — говорит, — к бомжу этому наведаюсь, тряхну его". Я его пытался отговорить, на кой тебе, говорю, бомжара этот? Может у него там, в мешке, бутылки пустые, а он мне: "Нет, не бутылки, нутром чую". Ну вот, с тех пор я его и не видел. Сам уже волноваться начал — может, случилось чего? Хотя чтоб с Лавром чего случилось… Он же заговорённый.

Судак призадумался. Чёрт его знает, Лавра-то, что у убогого в голове творится. Но найти его надо, мало ли, может, в подпол какой провалился, а выбраться не может? Проверить по-любому стоит.

— Ладно, скомандовал он, — идём в Детдом. Проверим, что там за бомжи и куда Лавр вляпаться ухитрился.

— Умные же мы, — сплюнул Судак, — в подвал лезть собрались, блин. Фонарик бы ещё какой догадались прихватить, цены бы нам не было.

Жмых и Луня послушно согласились. Лезть в открытый зев подвала Детдома без какого-либо освещения как-то не улыбалось. Но Судак на то и был Судаком, лидером, чтобы найти выход из положения.

— Ладно, вон там тряпьё какое-то, сейчас на палки намотаем — факелы получатся, как у Робин Гуда, — предложил, точнее, приказал он. — У нас, слава Богу, зажигалки у всех есть: погаснет — подсветим.

Факелы получились на удивление хорошими. Горели хоть и не ярко, но стабильно, тряпки оказались пропитанными какой-то горючей жидкостью, солярой, скорее всего. Держа один из них перед собой, команда Судака начала спускаться в подвал.

Хотя чего там спускаться? Пять ступенек всего, но Луня, к примеру, ощутил себя настолько глубоко под землёй, что Стаханову какому и не снилось. Надо ж, никогда не замечал за собой никакой клаустрофобии, а она есть, оказывается.

— Ла-а-а-авр!!! — заорал неожиданно Судак. — Ты тут, брат? Отзовись!

Молчание, только неровный свет самодельного факела освещал старинную кладку подвала бывшей усадьбы купцов Гомулкиных.

— Ла-а-а-авр! — снова заорал Судак. — Ну где ты, бля? Случилось чего?

То же молчание.

— Дальше надо идти, — наконец выдал Жмых. — Смотри, тут коридор какой-то.

Судак сплюнул.

— Вот, — он поджёг ещё один факел, — ты в него и иди. А мы с Луней направо проверим. Эх, и не нравится мне тут…

Жмыху не сильно улыбалось идти разведывать какой-то коридор в одиночку. Но если Судак сказал, значит, надо. Держа перед собой факел, он начал осторожно продвигаться вперёд, практически не отрывая ног от земли, чтоб не попасть в какую-нибудь колдобину. Коридор оказался на удивление длинным, метров двадцать, не меньше. Опять-таки один и в темноте…

— Эй, парни, — проорал Жмых, неожиданно начиная ощущать всю тяжесть тонн земли над собою, — вы меня слышите? Нормально всё у вас?

В следующую секунду он успел ощутить себя последним человеком на Земле, безвозвратно заживо похороненным в какой-то безымянной могиле.

— Да, нормально, — донёсся до него издалека приглушённый голос Судака. — Ты по делу ори, а то заикой сделаешь ни за что. У тебя одного очко, что ли, играет, думаешь?

Жмыху сразу полегчало. Когда ты боишься в одиночку, это один разговор, а вот когда такой крутой парень, как Судак, боится с тобой на пару — это уже не трусость, а чувство локтя, что ли.

Сделав ещё пару осторожных шагов, он не увидел, а скорее ощутил в стороне от себя какое-то движение. Отчаянно пытаясь удержать аккуратно опускающееся прямо куда-то в кишечник сердце, он осторожно позвал:

— Лавр, ты?

— Нет, — ответил ему прямо в ухо совершенно незнакомый и очень нехороший голос. — А вот ты был послушным мальчиком?

Жмых почувствовал, как его колени подгибаются и сам он уже готов упасть на пол.

— Я э-э-э… я был, — неожиданно горло перехватило, будто кто-то невидимый, но очень сильный накинул ему на шею петлю. Это страшное ощущение удушья, заставило Жмыха судорожно задёргаться, но тут что-то очень прочное и твёрдое обволокло его со всех сторон, не позволяя сделать ни единого вдоха, и он провалился в небытие.

— Жмых, где ты, придурок? — в полную мощь лёгких заорал Судак, — нашёл чего?

Тишина. И тишина такая, от которой хочется поскорее убежать, запеть, затанцевать чечётку, просто заорать благим матом, только чтоб её не слышать.

— Луня, — позвал Судак.

— Тут я, — откликнулся Луня.

— Уходим по-быстрому, — скомандовал Судак. — Потом вернёмся с братвой и фонарями. Всё тут перевернём, а пацанов наших найдём. Понял, нет?

— Ага, — отозвался кто-то прямо за его спиной, — а ты был послушным мальчиком?

— Что за хрень, — ещё успел удивиться Судак, одновременно выхватывая спрятанную заточку и отмахиваясь ею в сторону голоса,

— ты ещё кто такой, бля?!!!

И тут же согнулся, получив страшный удар в живот. Инстинктивно прижав руки к поясу, он вдруг почувствовал под ладонями что-то липкое и скользкое, расползающееся под пальцами. Теряя сознание, он всё ещё пытался запихнуть выползающие из распоротого живота кишки обратно, когда что-то большое и тёмное накрыло его с головой, сковывая движения и гася разум.

Луня был почти уверен, что уже умер. Но только почти. Когда осторожно пробирающийся впереди него Судак неожиданно исчез, он ничего сразу не понял. Оставшись один в полной темноте, потеряв всякие представления о направлении, Луня просто сел на корточки и зажал голову руками. Это всегда помогало.

Когда его отец и мать, оба такие интеллигентные и культурные на людях, вдруг начинали кричать на друг на друга такими словами, которых он не слышал и от самых злостных школьных хулиганов, когда она начинала кидаться на отца, выставив вперёд наманикюренные в лучшем городском салоне ногти, а тот в ответ отвешивал ей затрещины, которых не постыдился бы и Майк Тайсон, Луня всегда садился в углу и зажимал голову руками. И это помогало. Всегда. Родители мирились, становились неестественно добрыми и покупали Луне всё, чего бы он ни захотел. Но растопыренные пальцы с накрашенными ногтями часто преследовали его в ночных кошмарах.