Черный зверь

Сергей задумался:

– Ты права, но лишь отчасти. Это неизбежно в любом случае. Пусть не через десять, через двадцать, через пятьдесят лет, но мы все равно уходим из жизни друг друга. А любовь… Но разве в смертной жизни не происходит то же самое? Это печально, конечно. Но это – светлая печаль. Она придает смысл бессмертию. Она придает ему, если угодно, вкус. Эта печаль – выкуп за вечную жизнь. Так должно быть, по-моему. Нужно научиться ценить и это. «Коль души влюблены, им нет пространств; земные перемены что значат им? Они, как ветр, вольны…»

Лиза вдруг взяла его за руку и тихо прошептала:

– Спасибо…

Сергей вздрогнул. Он не понял сути этого жеста. Но он почувствовал настоящую благодарность. И посмотрел Лизе в глаза. В них по-прежнему не выражалось ничего.

– Понимаешь, этот вопрос очень важен для меня, – сказала она уже обычным голосом.

– Почему? Уж не собралась ли ты стать бессмертной?

– Я? – Лиза тихонько рассмеялась. – Я – нет.

Она соскочила с табурета.

– Поехали к тебе.

– Как?.. – удивленно пробормотал Сергей. – Вот так, сразу?

– А чего тянуть-то, изумительный ты мой?

А действительно, подумал Сергей. Чего тянуть? Он встал с табурета, и Лиза взяла его под руку.

Сергей отпер дверь и пропустил Лизу вперед. Она вошла в темноту, и он закрыл за ними. В темноте они стояли с минуту – ему отчего-то не хотелось включать свет. Но долго так продолжаться не могло. Он привычным движением нащупал на стене выключатель. Вспыхнул свет, осветив большую гостиную – в его квартире не было прихожей.

– А у тебя очень мило. – Лиза огляделась.

– Можешь не разуваться, – сказал Сергей, хотя ему очень хотелось увидеть без обуви ее стройные ножки. И Лиза, словно уловив его желание, наклонилась и скинула туфельки. У нее оказались маленькие, очень правильной формы ступни. И Сергея это вовсе не удивило.

– Кофе хочешь?

– Ага. – Лиза упала в большое плюшевое кресло и бесцеремонно положила ножки на низкий журнальный столик. Сергей подумал, что фигурка у нее, конечно, идеальная, но какая-то… детская, что ли. Нет, грудь, бедра – все было более чем. Может быть, контраст со взрослым лицом?

Когда Сергей вернулся, Лиза уже перебралась на диванчик, а ножки поджала под себя. Он поставил поднос с дымящимися чашками на столик и присел рядом. Он очень сильно волновался, хотя в то, что между ними что-то произойдет этой ночью, не верил.

– Сколько там времени? – спросила Лиза. Сергей поглядел на наручные часы;

– Да уж за полночь. Ты торопишься? Тебя отвезти?

– Вот еще! – отозвалась она и быстрым движением обняла его, ища своими губами его губы. Сергей машинально закрыл глаза и ответил на поцелуй. Это длилось больше минуты: Лиза изумительно целовалась, и он чувствовал, что поцелуй может длиться бесконечно. Он открыл глаза, чтобы на секунду взглянуть на ее лицо, и встретился с ее взглядом. Лиза не закрывала глаза, целуясь. Ну и что, подумал он, за-г вороженный мерцанием серых хрусталиков. И в следующее мгновение почувствовал, что у него кружится голова.

Сергей упал на диван, словно в какой-то истоме или внезапно опьянев. Для него перестало существовать что-либо, кроме ее губ и ее рук. Эти руки раздевали его, а губы целовали его тело. Он пытался отвечать на поцелуи, и иногда его горячие губы соприкасались с холодной кожей Лизы. А потом свет перемешался с тьмой, звуки с тишиной, и Лиза растворилась в этих ощущениях. Он не почувствовал только Дного: как Лиза приникла к его артерии на шее своим ртом, впилась будто ставшими ярче губами в кожу, а зубами осторожно прокусила. Сергей ощутил где-то на вершине сознания маленький укол, но сам он находился гораздо глубже. Еще через секунду он совсем потерял сознание. Последнее, что уловил его мозг, это раскаленные угли, прижатые к его шее. Ее губы.

Губы. Толстые и противные на вкус. А может, и не губы вовсе, а язык. Высохшее горло, тупая резь в башке. Подсохшая, сладковатая слюна в уголках рта. Узнали? Ага, он самый и есть. Запой.

Я с ненавистью продрал глаза. Нестерпимо хотелось в туалет. Но для этого необходимо выбраться из постели. Под одеялом тепло, а снаружи холодно. А может, ну его? Сделаю прямо здесь. Нет, Мокро будет. Что лучше – холодно или мокро?.. Или, в принципе, можно на пол. Нет. Вонять будет. А не все ли равно?

Ладно. Надо вставать. Итак, три-четыре! Я сильным движением руки отбросил одеяло. То есть попытался отбросить – рука дернулась и осталась лежать, где лежала. Ноги тоже слушаться не хотели. Зато хотелось в туалет все сильнее. Тогда я решил пойти на радикальные действия – напрягая все мышцы одновременно, я судорогой сбросил себя с дивана. Вот так! Прямо мордой об пол! Зато как в голове сразу посвежело!

Опираясь на все, что только можно, цепляясь за стены, я, как раненый красноармеец, припадая на обе ноги, добрался до вожделенного санузла. Судя по лужицам вокруг толчка, когда-то я уже пытался справить нужду, но не слишком успешно. Так и есть – ширинка расстегнута. В этот раз нужно получше прицелиться.

Вот так… Уф! Как хорошо!.. Я посмотрел на свой орган и неожиданно произнес, обращаясь к нему:

– Вот видишь – когда тебе надо, я встаю!..

Пытаясь побороть приступы внезапного и тупого смеха, я оперся о стену и застегнул ширинку. Ох… Умыться, что ли?

Из зеркала над раковиной на меня смотрел какой-то неандерталец. Впрочем, неандерталец – это много. Гиббон. Макак суматранский, страдающий болезнью Дауна. Господи, и с таким лицом придется выползать на улицу! А не выползать нельзя – водяра иссякла, И жрачка, кажись, тоже.

Я переместился на кухню и среди выстроившейся батареи «Смирновок» попытался отыскать непустую. Фигли. Тогда я стал по очереди переворачивать их кверху дном над немытой фарфоровой чашкой в красный горошек. Закон гласит: из пустой бутылки можно накапать еще сорок капель. Семь помножить на сорок – это будет… Двести восемьдесят. Уже кое-что.

Но двести восемьдесят капель мне выжать из тары не удалось. Испарилось все за ночь. Закрывать надо бутылки. Да хрена ее закроешь после пол-литра, когда свои пальцы с трудом видишь, не то что крышку. Да и на фиг ее закрывать, пустую…

Значит, все-таки придется идти. На холодильнике я наскреб кое-какую мелочь, мятые бумажки – последнюю наличность, оставшуюся с прошлого похода в магазин. В прихожей я еще раз окинул себя взглядом. Небритая рожа, мятая одежда, в которой я сплю, мутный взгляд, шаткая походка, вибрирующие конечности – типичный советский алкаш. Только авоськи с «посудой» не хватает для полноты картины, В таком виде лучше сидеть дома. И буду сидеть, вот только запасусь горючим. А вообще, кому какое дело, как я выгляжу? Хочу – пью, хочу – колюсь, хочу – вообще из окна бросаюсь! У нас демократия и свобода личности!

– А кому какое дело?! – крикнул я и прислушался к звукам своего голоса. Затем открыл дверь и вышел на лестницу.

Август перевалил за середину. Про жару давно уже забыли, зато дожди шли совсем по-осеннему. Обходя огромную лужу у подъезда, я почувствовал приближение жажды. Глядя на воду, хотелось пить. Но не воду, разумеется. Я ускорил шаг.

Самое лучшее в нашем чертановском магазинчике – это винно-водочный отдел. Красота! Фирма! Бутылки стройными рядами – ей-ей, солдаты на параде. Я вообще-то человек мирный, но такие парады люблю. И была бы моя воля – командовать парадом оставил бы бутылку «Смирновки». Настоящий боевой генерал! Жуков на белом коне!..

Молоденькая продавщица встретила меня сочувствующим взглядом. Вот этого не надо. Этого я не люблю, особенно сейчас. Никто тебе, киса, права на такой взгляд не давал. Даже то, что мы с тобой кадрились еще недавно. Напоминаешь ты мне того бодренького двадцатичетырехлетнего паренька, которого я всеми силами забыть пытаюсь. Не смотри на меня так, киса. А то… обижусь.

– Три… Нет, четыре «Смирнова», – процедил я, выгребая на прилавок деньги. Типичные алкашеские деньги – мятые и грязные. Все должно быть в одном стиле – и рожа, и одежа, и деньги.