Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)

Крис вернулась в гостиную и склонилась над ковриком; Уилли, стоя на коленях, пыталась начесать ворс на большом мокром пятне.

— Уксусом свожу, — буркнула она, — второй раз уже.

— И сводится?

— Может быть, сейчас… Посмотрим.

— Сейчас все равно не поймешь. Нужно ждать пока высохнет. — Крис внутренне рассмеялась: “Ценное замечание. Глубокая мысль… Слушай, давай-ка спать, а?…” — Ладно, Уилли, оставь так пока. Спать давно пора.

— Нет, я закончу.

— Ну, как знаешь. Спасибо тебе за все. И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мадам.

Пошатываясь, Крис стала подниматься по лестнице.

— Кстати, мясо получилось чудесное. Все были в восторге.

— Благодарю вас, мадам.

Крис заглянула к Риган: девочка крепко спала. Она вспомнила о планшетке: выбросить? Или спрятать? “Перрин-то, Перрин как темнить начала…” В любом случае, от вымышленных приятелей добра ждать не стоит: в этом Крис теперь не сомневалась. “Явное отклонение. Надо бы выбросить…”

Но сделать этого она так и не решилась. Потому что вспомнила вдруг, стоя у кровати, как давным-давно Ховард решил, что трехлетнему ребенку пора расставаться с детской бутылочкой… В ту ночь девочка вопила до четырех утра, еще несколько дней постоянно находилась на грани истерики. Сейчас могло повториться то же самое. “Сходим к психиатру сначала, а там видно будет…” Она вспомнила про риталин: нет, конечно, лекарство еще не успело подействовать. “Что ж, придется повременить…”

Крис вернулась в свою комнату, едва добралась в изнеможении до постели и почти мгновенно уснула. Ее разбудил дикий вопль: он несся будто издалека, с самых границ измученного сознания.

— Мама, иди сюда, иди сюда, я боюсь!

— Иду, девочка моя! Бегу уже! — Крис вскочила с постели и кинулась к Риган в спальню. Оттуда неслись крики, всхлипы и нечто, похожее на скрип пружин. — Доченька моя, что случилось? — Крис включила свет. О боже, боже милостивый!

С искаженным от ужаса лицом девочка распласталась на своей узкой кроватке, вцепившись в края побелевшими пальцами.

— Мама, почему она трясется? — кричала она. — Останови ее! Мне страшно! Мамочка, пожалуйста, останови!

Матрац под ней яростно дергался взад-вперед.

Часть вторая

НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Глава первая

Ее снесли на маленькое кладбище и похоронили у дальней стены, там, где каждый могильный камень, казалось, кричал, изнывая от тесноты.

Месса была такой же немноголюдной и одинокой, как сама ее жизнь. Братья из Бруклина да бакалейщик из углового магазина, кормивший старушку на продленном кредите, — вот и все, кто пришел попрощаться с ней. Дэмиен Каррас глядел, как спускают гроб с телом в темный мир без оконных просветов, и тихо всхлипывал под натиском подступившей скорби. Страшное горе этого дня было с ним уже очень давно, просто теперь уже не было смысла снова загонять его внутрь.

— Ах, Димми, Димми… — Это был дядя. Его рука легла на плечо. — Ничего, ничего, Димми, ты успокойся. Она на небесах, она счастлива…

“О Боже, если бы так! О Боже! Прошу тебя! О Бог мой, прошу тебя, пусть будет так!”

Карраса уже ждали в машине, а он все не мог отойти от могилы, смириться с мыслью о том, что снова она остается одна. Всю дорогу до Пенсильвания Стэйшн он слушал приглушенные голоса: это родственники его все с тем же невыносимым акцентом обменивались последними новостями о своих бесконечных недугах: “…Эмфизема… Пора курить бросать… В том году едва, знаешь, Богу душу не отдал…”

Спазм боли душил его; вновь и вновь загонял он обратно в себя вопль ярости, готовый сорваться с губ. Каррас отвернулся, стал смотреть в окно. Вот позади остался Центр помощи бедным; сюда по субботам суровыми зимами ходила она получать молоко и картофельные пакетики, оставляя его лежать дома, в кроватке. Показался фасад Центрального зоопарка: здесь в летние месяцы она оставляла его в коляске, отправляясь нищенствовать к фонтану у Плацы. Когда они проезжали отель, ему снова пришлось сдержаться, загасить в себе вздымающийся вал воспоминаний, смахнуть со щек жалящие, невысыхающие слезы отчаяния. Зачем нужно было любви ждать так долго, ждать сегодняшнего момента, когда само долгожданное прикосновение ее бессмысленно? Что толку от всех этих чувств, если границы их навсегда теперь сузились до размеров четырехугольничка, что лежал у него в кошельке: “In memoriam…”

Каррас прибыл в Джорджтаун к ужину, но есть не пошел и некоторое время безо всякой цели слонялся по своему коттеджу. Один за другим приходили друзья-священники приносить соболезнования. Посидев немного, обещали молиться за нее, потом уходили. В начале одиннадцатого заявился Джо Дайер.

— “Шивас Ригал”! — гордо воскликнул он, вынимая бутыль шотландского виски.

— Откуда деньги — из фондов для бедных?

— Еще чего! Стану я ради этого свой обет бедности нарушать.

— Ну так откуда она у тебя?

— Украл, разумеется.

Каррас покачал головой с улыбкой; достал стакан, потянулся за кофейной чашкой.

— Охотно верю, — бросил он, направляясь в ванную, чтобы в крохотной раковине ополоснуть посуду.

— Сильна же вера твоя, сын мой.

И вновь укол знакомой боли; Каррас отмахнулся от невольного напоминания, вернулся к другу и сел рядом. Дайер сорвал печать.

— Отпустишь грехи мне сейчас или позже?

— Ты лей, главное, — ответил Каррас, — а там уж сразу все и отпустим друг другу.

Стакан с чашкой Дайер наполнил до краев.

— Президенту колледжа разве позволительно пить? — бормотал Дайер. — Дурной пример, тем паче. Ах, от какого же я избавил его искушения!..

Каррас выпил; выдумке не поверил — слишком хорошо знал президента. Человек большого такта, всегда остро чувствующий чужую боль, он не любил действовать прямолинейно. Дайер пришел сейчас, конечно, просто как друг, но в том, что президент дал ему пару напутствий, сомнений быть не могло. Когда приятель упомянул как бы невзначай, что Каррасу “пора отдохнуть”, тот мигом расслабился с облегчением: это был хороший знак.

Дайер развлекал его всеми силами: смешил как мог, описал вечер у Крис Мак-Нил, выдал кучу новых анекдотов об отце-дисциплинарии. Не забывая и стакан Карраса наполнять регулярно. Наконец, трезво оценив обстановку, поднялся с кровати, уложил на нее друга, а сам пересел за стол и продолжал говорить до тех пор, пока глаза у того не закрылись окончательно.

Тогда Дайер встал, подошел к Каррасу и расшнуровал ему ботинки. Затем сбросил их на пол.

— Опять чего-то воруешь? — пролепетал тот сквозь сон.

— Нет, погадать тебе хочу по подошвам. Молчи и спи себе.

— Среди иезуитов ты у нас — первый взломщик…

Дайер рассмеялся негромко, снял пальто с вешалки и накрыл им друга.

— Это уж — кому как выпадает. Одним — платить по счетам. Другим — четками тарахтеть да за хиппарей с М-стрит молиться… Это я всех вас имею в виду, вместе взятых…

Каррас не ответил. Он дышал теперь глубоко и ровно. Дайер бесшумно проскользнул к двери и потушил свет.

— Воровство — грех, — донеслось из темноты.

— Mea culpa [10], — мягко ответил молодой священник. Он выждал немного, убедился в том, что сон свалил Карраса окончательно, и вышел наконец из коттеджа.

Каррас проснулся в слезах среди ночи. Ему снилась мать. Он стоял у окна какого-то манхеттэнского здания и увидел ее: она вышла из подземного перехода с бумажным пакетом в руке, перешла улицу, остановилась у тротуара и стала взглядом искать сына. Он помахал ей рукой, но мать, не подняв головы, побрела куда-то по улице мимо автобусов и грузовиков, в мутном мельканье недобрых лиц. Каррас в отчаянии выскочил из дверей, стал звать ее, представляя себе, как стоит она где-то, потерянная, в каменных подземных джунглях… Но нет, найти ее он так и не смог.