«Дух мадам Краул» и другие таинственные истории

Поэтому Питер, желая пробудить ее от горестных раздумий, кашлянул — сначала тихо, потом громче, — чем и добился своей цели: девушка обернулась, спутник ее — тоже, и оба, стоя рука об руку, в упор воззрились на Питера. Он подумал, что ни разу в жизни не видел таких странных огромных глаз; от их взгляда даже воздух вокруг, казалось, похолодел и сердце Питера застыло. В призрачных лицах этой пары читались бесконечное страдание и муки совести.

Если бы Питер выпил хоть на наперсток меньше виски, то он мог бы окончательно утратить самообладание при виде этих двоих: с каждой минутой в их фигурах замечалось все более приметное и пугающее несходство с обычным человеческим обликом, хотя, в чем именно оно состояло, определить было трудно.

— Что я должен делать? — запинаясь, выдавил Питер.

— Отнести на кладбище мое утерянное сокровище, — произнесла дама серебристым голосом, исполненным смертной муки.

При слове «сокровище» Питер, у которого по коже тек холодный пот и волосы шевелились от ужаса, воспрянул духом и решил, что богатство близко — нужно только взять себя в руки и суметь довести разговор до конца.

— А где, — выдохнул он, — оно спрятано?.. Где мне его искать?

Оба повернулись в дальний конец комнаты, где в окошко светила луна, и указали на подоконник, а офицер произнес:

— Здесь, под камнем.

Питер глубоко вздохнул, стер с лица испарину и приготовился шагнуть к окну, где, как он полагал, его ждала награда за перенесенный ужас. Но, взглянув на окошко пристальней, он обнаружил сидящую на подоконнике в лунных лучах полупрозрачную фигурку — это был новорожденный младенец, простиравший ручонки с такой ангельской улыбкой, какой Питер и представить себе не мог.

От этого зрелища, как ни странно, наш герой окончательно утратил мужество; он взглянул на стоявших с ним рядом мужчину и женщину и заметил на их обращенных к ребенку лицах кривые виноватые улыбки; он почувствовал себя так, будто вступил живым в пределы ада, и, содрогаясь, охваченный непреодолимым страхом, вскричал:

— Я не хочу ни говорить, ни иметь с вами ничего общего; я не знаю, кто вы и чего от меня хотите, но сию же минуту оставьте меня в покое, вы оба, заклинаю именем Господним.

При этих словах до слуха Питера донеслись странный шум и вздохи, он больше ничего не видел, его охватило своеобразное, не лишенное приятности чувство, какое возникает иной раз, когда засыпаешь, — оно напоминает медленное падение и завершается несильным толчком. За этим не последовало ни снов, ни каких-либо ощущений, пока Питер не пробудился, окоченевший от холода, меж двух куч старого хлама, под открытым небом, среди почерневших стен разрушенного дома.

Не стоит и упоминать, что деревня вновь приняла должный — ветхий и обшарпанный — облик, и сколько Питер ни оглядывался, вокруг не обнаружилось ни следа тех новшеств, которые так поразили его накануне ночью.

— Угу, угу, — кивнула, вынимая изо рта трубку, бабушка, когда он описал то, что видел с моста, — все верно; помню, когда я была еще девчонкой, такие вот белые домики стояли в садах по берегу реки. Там жили женатые солдаты и те, кому не хватило места в казармах, но этих домиков давным-давно уже нет. Господи, смилуйся над нами! — снова заговорила она, выслушав описание военной процессии. — Мне частенько приходилось видеть, как полк шел маршем в город; все бывало в точности так, как ты рассказываешь. О-хо-хо, душа болит, когда вспомнишь те времена; ничего не скажешь, хорошие были денечки. Но страшно даже подумать: выходит, тебе явился ночью призрак того артиллерийского полка? Упаси нас, Господи, от всякой напасти, это ведь он и был — чистая правда, как то, что я здесь сижу.

А когда внук упомянул колоритную физиономию и причудливый вид старого офицера, который ехал во главе полка, старуха уверенно молвила:

— Это старый полковник Гримшо; как же, как же, помню — я была тогда еще ребенком; с мужчинами он был злющий-презлющий, чуть что — за плетку, а с девушками — сущее сатанинское отродье, упокой, Господи, его душу!

— Аминь! — добавил Питер. — Я и сам не раз читал надпись на его могиле; но он давным-давно уже умер.

— Так и есть; когда он умер, я была еще совсем девчонкой, упаси нас, Господи, от всякой напасти.

— Боюсь, мне и самому недолго осталось жить на этом свете, после того как я такое повидал, — в страхе воскликнул Питер.

— Глупости, голубчик, — возмущенно возразила его бабушка, хотя и сама не была свободна от таких подозрений, — ведь видел же Фил Донован, паромщик, у себя в лодке черную Энн Сканлан, и живет себе, в ус не дует.

Питер продолжил свою повесть, но когда речь пошла о доме, где он пережил приключение со столь зловещей развязкой, старая женщина не смогла ничего прояснить.

— Я хорошо знаю этот дом и его старые стены, не забылось и то время, когда крыша была еще цела, и двери, и окна; и тогда шли разные слухи, что в доме водятся привидения, но какие такие привидения и кто эти слухи пустил — не помню, и все тут.

— А не слышала ли ты, что там спрятано золото или серебро? — осведомился внук.

— Нет, нет, мой мальчик, об этом и думать забудь. Послушайся глупой старухи: никогда до конца жизни — хоть целый век проживешь — не подходи близко к этим гадким черным стенам; клянусь, и его преподобие священник ничего другого тебе не скажет, если ты спросишь у него совета, ведь само собой ясно: то, что тебе там встретилось, — не к добру; ни счастья, ни благословения Божия тебе в этом доме не видать.

Приключение Питера, как легко догадается читатель, наделало среди соседей немало шума; всего лишь через несколько дней Питер зашел вечером, выполняя какое-то поручение, к старому майору Ванделёру (тот обитал в уютном старомодном доме на берегу, под густой сенью вековых деревьев) и был призван в гостиную, дабы там рассказать свою историю.

Майор, как я говорил, прожил уже немало лет; он был невысок ростом, худ и прям, цвет лица имел багровый, черты неподвижные, словно вырезанные из дерева; кроме того, он не отличался многословием, и еще: если уж он был стар, то мать его и подавно. Никто даже не пытался гадать, сколько лет сравнялось матушке майора; считалось только, что поколение ее давно уже вымерло и ни одного ее ровесника в округе не осталось. В ее жилах текла французская кровь, и, не сохранив, в отличие от Нинон де Ланкло ^{19}, своих чар, старая леди не утратила ясного ума, а красноречия ей хватало не только на себя, но даже и на майора.

— Итак, Питер, — сказала старая леди, — ты видел нашу славную старую артиллерию на чейплизодских улицах. Приготовь-ка ему стакан пунша, Фрэнк, а ты, Питер, сядь, выпей и расскажи нам свою историю.

Питер, повинуясь ей, сел поближе к двери, получил стакан, в котором дымился дарующий вдохновение нектар, а затем, удивительно осмелев (благо, комнату освещало только неверное пламя камина), рассказал все свои жуткие приключения вплоть до мельчайших подробностей. Старая леди слушала его сперва с добродушно-недоверчивой улыбкой и задавала ехидные вопросы по поводу попойки в Палмерзтауне, но дальнейший ход рассказа заинтересовывал ее все больше, пока она не погрузилась в него полностью, так что раз или два издала возгласы жалости или благоговейного ужаса. Когда повествование подошло к концу, старая леди опустила погрустневший и суровый взгляд на стол и некоторое время оставалась нечувствительной к окружающему, лишь продолжала усердно поглаживать кошку, потом внезапно подняла глаза на своего сына, майора, и произнесла:

— Клянусь жизнью, Фрэнк, он видел беспутного капитана Деврё.

Майор издал нечленораздельное удивленное восклицание.

— Дом был именно таков, как он описывает. Я ведь не один раз пересказывала тебе эту историю, которую слышала от моей дорогой бабушки, — о несчастной молодой леди, погубленной капитаном Деврё, и об ужасных подозрениях по поводу младенца. Она, бедняжка, умерла от горя в том же доме, а капитан в скором времени был застрелен на дуэли.