«Дух мадам Краул» и другие таинственные истории

Кон Донован женился на этой самой Мэри Коллопи и стал еще богаче, а Эллен Коулман от горя умерла. Но нашему крепкому фермеру это было трын-трава.

Ему хотелось завести детей, но детей у него не было — вот и все, чем наказал его Господь, а в остальном у него все шло как по маслу.

И вот как-то ночью Кон возвращался из Нинаха, с ярмарки. В то время дорогу пересекала мелкая речка — мост через нее перебросили, как я слышал, уже позже; летом она часто высыхала. И это сухое русло, поскольку ведет оно прямиком, не петляя, к старому дому в Драмганниоле, обычно использовали, чтобы срезать путь. Ночь была светлая, лунная, и мой двоюродный дед направил лошадь в ту самую пересохшую речку; достигнув двух тополей у границы фермы, он свернул на луг и двинулся в дальний его конец, где под ветвями дуба в живой изгороди есть проход, — оттуда до дома остается всего несколько сотен ярдов.

В конце луга Кон Донован заметил — или ему привиделось — какое-то белое пятно; оно медленно передвигалось по земле к проходу, временами делая мягкие прыжки; эта белая тварь, скользившая вдоль ряда кустов, была, как описывал дед, размером не больше его шляпы — вот все, что удалось разглядеть, прежде чем она скрылась в том самом месте, куда он направлялся.

У самого прохода лошадь заартачилась. Двоюродный дед понукал ее, улещал — все было бесполезно. Он спешился и попытался провести лошадь за повод, но она с фырканьем отпрянула и принялась дрожать всем телом. Двоюродный дед снова поднялся в седло. Но лошадь не успокоилась и не слушалась ни ласки, ни плетки. В свете полной луны дед не обнаружил ничего, что могло бы напугать кобылу; задержка в двух шагах от дома показалась ему особенно досадной, и он окончательно потерял свое, далеко не ангельское, терпение; всерьез пустив в дело плеть и шпоры, он подкрепил свои усилия потоком ругательств и богохульств.

Внезапно лошадь прыгнула в проход, и Кон Донован, пролетая под мощной дубовой ветвью, ясно увидел стоявшую рядом, на насыпи, женщину, которая вытянутой рукой ударила его в плечо. От удара он припал к лошадиной шее; кобыла, в отчаянном испуге, диким галопом прискакала к дверям дома и остановилась, дрожащая и взмыленная.

Ни жив ни мертв, мой двоюродный дед вошел в дом. Он рассказал жене свою историю, быть может не всю, а только то, что пожелал. Жена не знала, что и подумать. В одном не приходилось сомневаться: случилась беда. Муж был очень слаб и плох и просил немедля послать за священником. Когда больного укладывали в постель, то на его плече, там, куда пришелся удар, обнаружили пять отметин от пальцев. Эти странные следы — которые, как рассказывали, по цвету напоминали ожог от удара молнии — оставались на его теле до самой смерти.

Когда Кон Донован немного пришел в себя и смог поговорить с теми, кто его окружал — желая, как в последний час, облегчить свою душу и совесть, — он повторил ту же историю, но уверил, что не разглядел — или, во всяком случае, не узнал — женщину, стоявшую у прохода. Все решили, что это неправда. Священнику он сказал больше, чем остальным. Конечно же, ему было что открыть священнику. Но с тем же успехом он мог бы признаться и соседям — ведь все и без того не сомневались, что он видел покойную Эллен Коулман.

Мой двоюродный дед так и не оправился от пережитого. Он сделался боязливым и грустным молчальником. Происшествие случилось в начале лета, а осенью того же года он умер.

Разумеется, перед погребением созвали народ на поминки, какие приличествуют такому состоятельному «крепкому фермеру». Но по каким-то причинам устроено все было не совсем так, как обычно.

Принято помещать тело в самой большой комнате, которую называют кухней. В данном же случае почему-то, как я уже говорил, тело поместили в маленькой комнате, примыкающей к большой. Дверь, выходящая в большую комнату, во время поминок стояла открытой. У постели горели свечи, на столе лежали трубка и табак; для тех, кто пожелает войти, были приготовлены скамеечки.

Пока шли приготовления к поминкам, покойник находился в маленькой комнате один. Когда наступили сумерки, одна из женщин подошла к кровати, чтобы забрать стоявший рядом стул, но с визгом выбежала из комнаты; немного успокоившись в дальнем конце «кухни», где ее окружили любопытные, она поведала:

«Чтоб мне провалиться, но голова у него упирается в спинку кровати и он смотрит на дверь, а глаза громадные, как оловянные плошки, и сияют в лунном свете!»

«Да ну тебя, женщина! Ты, никак, сдурела!» — воскликнул кто-то из мальчиков (так называют всех работников на ферме, независимо от возраста).

«Молчи уж лучше, Молли! Тебе это почудилось, когда ты вошла в темную комнату. Что ж ты, глупая, не взяла свечу?» — сказала одна из женщин.

«Со свечой или без свечи, но я это видела, — упорствовала Молли. — Больше того, я почти готова поклясться, что его рука высунулась из постели и, удлинившись раза в три над самым полом, нацелилась схватить меня за ногу».

«Чушь! На что ему, дурочка, твоя нога?» — раздался насмешливый возглас.

«Дайте мне свечу, кто-нибудь… во имя Господне», — распорядилась Сэл Дулан, прямая сухощавая старуха, которая умела молиться почти как сам священник.

«Дайте ей свечу!» — подхватили все остальные.

Что бы они ни говорили, но, когда миссис Дулан, взяв кончиками пальцев сальную свечу (как носят тонкие свечки) и быстро-пребыстро бормоча молитвы, возглавила процессию, лица у всех без исключения сделались бледными и испуганно-серьезными.

Дверь после панического бегства девушки оставалась приоткрытой, и миссис Дулан, поднимая свечу, чтобы лучше разглядеть комнату, шагнула внутрь.

Если рука моего двоюродного деда и растягивалась по полу таким ненатуральным образом, как было сказано, то теперь она вновь спряталась под простыней. И рослая миссис Дулаи вошла без риска споткнуться. Но не успела она, высоко держа свечу, сделать и два шага, как внезапно застыла с вытянувшимся лицом и уставилась на постель, которая была теперь полностью на виду.

«Господи, благослови нас; назад, миссис Дулан, идемте назад, мэм», — взмолилась женщина, которая стояла рядом с миссис Дулан, крепко уцепившись за ее платье (или «одежку», как они привыкли говорить); она испуганно потянула миссис Дулан назад, в то время как арьергард отпрянул, смущенный нерешительностью своей предводительницы.

«Тихо, вы! — властно бросила им миссис Дулан. — Из-за вашего гама мне самой себя не слышно. Кто из вас впустил сюда кошку и чья она? — спросила миссис Дулан, подозрительно глядя на белую кошку, которая сидела на груди покойника. — А ну-ка, уберите ее прочь! — продолжала она, в ужасе от такого кощунства. — Многих я, уложив на смертное ложе, осенила крестом, но подобного мне еще видеть не приходилось. Чтобы такой вот зверь взгромоздился на хозяина дома, словно пэка ^{12}, — Господи, прости, что я здесь, в этой комнате, поминаю нечистую силу! Прогоните кошку, кто-нибудь; говорю вам, сию же минуту прогоните!»

Каждый повторял это распоряжение, но никто не спешил его исполнить. Все крестились и шепотом высказывали догадки и подозрения по поводу зверька, который не жил в этом доме и вообще никому до сих пор не попадался на глаза. Внезапно белая кошка взобралась на подушку над головой покойника, некоторое время глядела отсюда на собравшихся, а потом, осторожно ступая вдоль мертвого тела, с тихим свирепым рычанием двинулась к ним.

В страшном смятении все выскочили из комнаты и плотно закрыли за собой дверь; немало прошло времени, прежде чем самые храбрые осмелились снова туда заглянуть.

Белая кошка сидела на старом месте, взгромоздясь на мертвеца, но на этот раз она спокойно спрыгнула на пол и исчезла под кроватью — простыня, которой была накрыта постель, свисала так низко, что скрыла кошку из виду.

С молитвами, осеняя себя крестом и не забыв окропиться святой водой, собравшиеся стали заглядывать под кровать и наконец принялись шарить там лопатами, прутьями, вилами и прочим, что попалось под руку. Но кошка не нашлась, и все решили, что, когда они стояли у порога, она проскользнула у них под ногами. И они надежно заперли дверь на крючок и висячий замок.