Ловцы снов (СИ)

* * *

...Говорят, ты сам либо оттаиваешь постепенно, потихоньку цедя из себя размороженный холод, либо не оттаиваешь вовсе. На протяжении последних двух лет я даже не смел помыслить, что мне снова когда-нибудь сможет понравиться девушка.

Так понравиться...

Моя настоящая любовь была не первая. И даже не вторая, хотя я по юности возлагал на нее большие надежды тоже. ОНА вторглась в мой мир, среди бесчисленных платьев, юбок и разноцветных кос, зацепив мое внимание драными на коленках джинсами и короткой топорщившейся стрижкой. Мы были похожи - не идентичны друг другу, как предполагала бы банальность, но сходны на том странном, глубинном и не ощущаемом уровне, когда начатые кем-то мысли договариваешь за другом вслух.

А еще в ней была странность - какое-то слабое, мелькающее непроизвольно и временами ощущение нереальности и загадки, которая притягивала меня к ней со страшной неудержимой силой и которую я все не мог никак разгадать. Она уверяла, что и во мне есть нечто похожее - то, что невозможно определить словами. Ничем, кроме ощущений и интуиции, какая-то особенность.

Впрочем, свою странность я в скором времени раскрыл. С лихвой...

Это случилось два года назад, буквально за неделю до Ее дня рождения. Моего дня. Нашего.

В самый разгар городской запоздалой весны, расплескавшейся брызгами изумрудно-желтой краски под ногами.

Я помню то утро, будто оно был вчера: тополиный пух уже который день гроздьями осыпал металлические крыши, солнце, поднявшееся чуть выше обычного в небе, которое тоже было чуть прозрачнее и светлее, чем обычно, уже припекало ощутимо и ясно, словно разогретый калорифер, вышедший из-за пасмурных туманных облаков, которые висят над городом две трети сезона.

На территории просторного сквера зеленели между дорожек дубы, ловя листьями долгожданные тепло, запах пропеченной речной соли, впитавшийся в стены, и яркий свет, высветливший все вокруг до предельной сияющей чистоты, скрадывая все мелкие потертости и отпечатки, наложенные временем. Делая их скорее плюсами, чем дефектами.

Ветер, освобожденный наконец от облачной ваты, дождей и растаявших сугробов, продувал улицы насквозь, накреняя порывами уютные домики на бока, а вышедшая из берегов река казалась серо-стальной от солнца и переливающейся в лучах, как ртуть.

Только во дворах, там, где крыши смыкались между собой почти вплотную, оставляя лишь узкий просвет мощеных выметенных ветром переулков, было по-прежнему тенисто, свежо и тихо. И где-то среди этих дворов был и Ее: такой же сумрачный, влажный и сонный, и все потому, что звуки, доносящиеся с близких улиц, проспектов и реки, здесь терялись в переплетении оконных рам, козырьков и гулких обваливающихся дымоходов вперемешку с водосточными желобами. А за коньками крыш гнездились крикливые чайки, весь день кружившие над городом белыми сияющими галочками в небе, прилетевшие откуда-то вместе с покачивающимися у причала боками пришедших издалека больших кораблей.

...Я встретил ее, даже не доходя до ее дома: светлый изогнутый силуэт в угадывающихся еще издалека любимых порванных джинсах и майке скользнул с освещенного бликами зеленого двора через приоткрытую калитку, удаляясь в противоположную сторону какой-то странной, непривычной и не свойственной ей перетекающей, заторможенной походкой. Как будто каждый раз старательно выбирая, куда удобнее всего поставить ногу.

В испарившихся лужах вчерашнего дождя расплывались каймой и смазанными кругами пыльца и березовая шелуха сережек, наметенная ветром с ближайших парков в закоулки дворов и на гранитную набережную. Коричневые сухие чешуйки ломко похрустывали под ногами, и сам звук шагов, казалось, звенел, стучал и ухал, отдаваясь от приближенных к друг другу стен и перекатываясь далеко вперед, отраженное окнами, но она меня не слышала. И, самое интересное, я не слышал ее тоже.

Как мираж...

- Вик, привет!..

Ускорив шаги, я в пару секунд оказался рядом, поравнявшись с ней, но все еще оставаясь в не поля видимости, и уже хотел осторожно коснуться ее плеча, желая обнять, но...

...Она развернулась ко мне резко, кажется, еще даже до того, как мои пальцы коснулись ткани футболки. Застывшая, темная, как немая рыба с остекленелыми глазами. Слепой жалостливый взгляд пусто уставился мне навстречу, словно проходя насквозь - печально-влажный, с запекшимися следами слез по щекам и припухшими веками.

Я помню взгляд Вики - пронзительно-зеленые глазищи, вечно огромные от восторженного, жизнерадостного восхищения, с которым она смотрела всегда и на все. На всех. Потому что не умела - и не могла по-другому, не хотела.

Но тогда, глядя в любимые, вечно сияющие счастьем глаза, встретил в ответ лишь мутную блеклую темноту, утягивающую в себя, поверх пленки безъясной нефтяной мути. И каждое движение тела - такого знакомого и нежного - сейчас казалось сломанным. Отрывистым. Резким.

Незнакомым...

- Я ждала... Я так тебя ждала... - синевато-бледные, обветренные тонкие губы шелохнулись, словно в такт неожиданному порыву ветра, долетевшего с набережной, и Вика вся подалась мне навстречу, пытаясь сделать шаг и протягивая руки. Но в расширенных, крупных, неестественно блестящих зрачках, несмотря на слова, не читалось никакого намека на узнавание - только рассыпавшиеся осколками полыхающие искры, похожие на искры безумного сумасшествия.

- Вик... - я внезапно и резко отпрянул, отшатнулся назад, уворачиваясь от растопыренных пальцев, но сам все еще не осмеливаясь опустить руку, протянутую навстречу. Нерешительно.

Непонимающе.

Родные, но не знакомые сейчас глаза пронзительным острым скребком прошлись по мне целиком, неподвижно и хладнокровно, словно ноготь, упорно отколупывающий от стены засохшую штукатурку, и я почувствовал, как в груди, глубоко - неразрывно и крепко связанное с этим пульсирующим тугим взглядом, - с хрустом надломилось и треснуло что-то. Будто раскрошилось тонкое стекло, впиваясь осколками. Грубо - и мучительно медленно, сковывая холодной дрожью, как тянется, пульсирует, дергается и ноет оголенный зубной нерв. Только в десятки раз хуже...

- Я ждала...

Глазные яблоки как два стеклянных шарика с круглым провалом в том месте, где должна оказаться радужка. Неподвижные и жесткие, хрупкие, как разрисованные протезы механической старой куклы на заводном механизме. Она повторяла это все так же - все одно и то же - исступленно и жалко, на одной ноте, покачиваясь из стороны в сторону, будто желала приблизиться, но упорно не могла, а я чувствовал, что каждое ее движение перекрывает мне доступ воздуха. Буквально.

Усиленное ощущение зубной тянущей боли медленно спустилось к пальцам, обрываясь у кончиков ногтей и оставляя на своем месте лишь пронзительное онемение, холод и неподвижность, сковывающие, сжимающие тело в каком-то мерзлом, стылом оцепенении, и сознание плавно начинало уплывать в темноту. Как мне казалось, навсегда.

Мир подернулся пустотой, рассеиваясь, рассыпаясь перед глазами, словно темные бусины, соскользнувшие с нитки, и заплясал осколками под ногами, пронзительно звеня и покрываясь мутными пятнами. Окружающее вздрогнуло и скомканно сжалось, собираясь рябью, в которой мгновенно потонул весь солнечный день, накрываясь тьмой. Я попытался дернуться в сторону, но неожиданно сам для себя упал на колени, ударяясь о мощеные камни тротуара - песчаная крошка хрустяще заскрипела под ладонями, норовя опрокинуться под взглядом набок, но что-то словно держало в поле зрения застывшие напротив и сверху неподвижные неживые глаза, притягивая, как на поводке. Я и сам не мог отвести взгляда, как ни старался...

Взгляд еще выхватил на какую-то короткую секунду мутнеющую картинку, заваленную набок, в плоскость асфальта, в то время, как я сам уже давно прижимался к нему щекой, чувствуя, что срастаюсь с ним воедино. Носок бежевой замшевой балетки с перекошенным полосатым бантиком на ноге - красивой тонкой спортивной ножке - уткнулся острым углом в висок, но самым краем глаза я все равно заметил какое-то смазанное, будто замедленно по кадрам, расплывчатое движение на заднем плане протянувшегося по прямой линии сквозного переулка.