Чудовище Франкенштейна

Он вернется домой, чтобы встретить там свою смерть.

Я скалюсь под стать окружающим черепам. Здешние могильщики не слишком усердны и часто бросают лопаты, не закончив работу, если похорон в этот день больше не намечается. Я без труда собрал десяток черепов и расставил их рядами, будто они были немыми слушателями моих тирад.

Жестом обращаясь к своим ухмыляющимся друзьям, я говорю вслух:

— Если кто-нибудь осуждает меня, пусть скажет!

Гробовое молчание.

Часть вторая

Дувр,

1 октября 1838 года

Добравшись до берега, Одиссей поспешил дальше, а я взялся за перо.

Еще совсем недавно я был во Франции — в порту Кале, где Ла-Манш у́же всего. Я стоял на самом верху мыса Гри-Не за городом и смотрел на пролив. Туман был чересчур густой, и сквозь него ничего нельзя было разглядеть. Но мне все же мерещились вдалеке отвесные белые скалы Дувра — еще более плотное белое марево за пеленой тумана.

В Кале корабли не выходили в море из-за ненастья, а я терял терпение, дожидаясь, когда же погода наконец прояснится.

— Можно ли переправиться вплавь? — спросил я.

— Разумеется нет, — ответил словоохотливый моряк.

Он пояснил, что, хотя на карте ширина пролива всего четверть дюйма, это расстояние послужило причиной гибели или уж по меньшей мере позора немалого числа смельчаков. Между скалами обеих стран плещутся высокие волны. Они усиливаются благодаря множеству песчаных отмелей. А ведь есть еще мели, мысы и молы, где волны находят друг на друга под острым углом. Пловцу со всех сторон грозит смертельная опасность. Но если даже он одолеет волны, с течением ему не справиться.

— Оно здесь слишком сильное, — заключил моряк. — При таком тумане и ветре, как сегодня, даже суда остаются на рейде.

Наверное, он заметил решимость на моем лице и добавил:

— Даже не пытайся! Вода холоднющая, туман хоть глаз выколи, да и плыть придется против течения!

В благодарность за рассказ я, не говоря ни слова, бросил ему свою последнюю монету.

Позже в тот же день я стоял на тихом пляже. На шее у меня висела цепь с компасом, украденным на рынке. Я уже скинул плащ, стараясь не думать, чем его заменить, когда окажусь в Англии. Но сапоги! Они были своего рода трофеем, и мне хотелось их сберечь. Пару лет назад я случайно наткнулся на двух высоченных братьев с подходящими сапогами разного размера. Лишь тогда мне удалось по-людски обуть свои разнокалиберные ноги. Стоя сейчас на суше, я понял, что сапоги надо взять с собой.

Поэтому я снял их и сделал прорезь вверху каждого голенища. Потом скинул рубашку, продел ее в прорези, а рукава завязал у себя на талии. Теперь сапоги напоминали две кобуры на поясе. Я засунул в носок одного из них свой дневник, завернутый в брезент. Поначалу я решил снять бусы Мирабеллы и упаковать их вместе с дневником, но затем передумал. Если я потеряю сапоги, то лишусь сразу всего. А если оставлю бусы на руке, возможно, хотя бы они уцелеют.

Наконец приготовившись, я устремил взор к Англии, все еще невидимой во мгле. А затем прыгнул и поплыл. Это было полнейшее безумие. Неужели месть довела меня до такого безрассудства?

Тело и разум мои онемели от холода, но я полностью сосредоточился на плавании. Взмах за взмахом я неустанно выбрасывал руки вперед, помогая себе ногами. Стихия оказалась страшнее, чем я думал: ветер, течение, волны, смертельный холод. Всего в нескольких футах стояла непроницаемая стена тумана. То была арктическая белизна — идеальная, смертоносная. Притупляя зрение и слух, она уничтожала весь остальной мир. Через пару часов я уже ощущал себя единственной живой душой на земле. Если доберусь до берегов Англии, они наверняка окажутся безлюдными.

Белизна постепенно стала темнеть и на закате вдруг резко посерела, как сажа. Я перестал плыть и взглянул на компас. Из-за темноты и запотевшего стекла нельзя было разобрать, куда указывала стрелка. Я с трудом определил направление и понял, что давно уже плыву на юго-запад. Если не изменить курс, меня вынесет в открытый океан. Нужно брать больше на север.

Словно подтверждая, что раздумывать недосуг, гигантские волны обступили меня со всех сторон. Туман скрывал их до последней минуты, и вот огромные полотнища пены неожиданно обрушились на меня одно за другим. Я нырнул под воду, спасаясь от их сокрушительного веса. Едва я всплывал на поверхность, чтобы отдышаться, как снова оказывался под очередной грохочущей волной, словно она была разумным существом и ждала моего появления. Раз за разом меня опрокидывало вверх тормашками; и пока я изучал показания компаса, мощный поток увлекал меня обратно в водяную пучину.

Мои драгоценные сапоги превратились в камни, пристегнутые к спине: из-за их тяжести мокрый узел из рукавов все туже затягивался на поясе, и я не мог высвободиться. «Забудь обо всем, — говорил я себе. — О весе, ветре и волнах». С каждой минутой все ближе берег — я мог думать только об этом.

Вынырнув в очередной раз, я обнаружил, что туман немного поредел, открыв обзор радиусом в сотню ярдов: полная луна озаряла пролив каким-то зловещим потусторонним светом. Увидев грозные горбы китов, я вскрикнул в изумлении. Но затем я понял, что это просто горы воды — громадные валы, которые не разбивались и не пенились. Сверившись с компасом, я выбрал направление и поплыл.

Что-то скользнуло по моему лицу и груди, оставив жгучие следы на коже. Отбиваясь, я задел рукой студенистую массу и запутался в длинных жалящих щупальцах — одних, вторых, третьих. Наконец меня окружила огромная стая мучительниц, покачивающихся на волнах. Я думал, что тело мое онемело и не почувствует боли, но его пронзили тысячи игл. Впереди растянулась еще целая стая медуз. Соленая вода обжигала раны, вызывая все новые и новые мучения.

Издалека донесся странный свист — резкий и пронзительный. Вода опрокидывалась с верхушек горбов. Я испугался, что врежусь в мол. Свист усилился, вода и ветер хлестали в лицо. По обе стороны пролива воздух закручивался воронкой. Густой темно-серый туман вскоре рассеялся, и его сменила незамутненная чернота ночи.

Я плыл много часов подряд, пока впереди не возникла новая опасность — однообразие. Я видел лишь бескрайнюю тьму, ощущал только ледяной холод, слышал лишь непрестанный вой ветра. Я решил, что ненароком утонул: умер и спустился в ад. У Сизифа был камень, а у меня — пролив. Но если неуклонно держать курс на север, рассвет в конце концов наступит, и я доберусь до Англии. Наконец я увидел горизонт, темное небо над еще более темным морем. Справа — сменяющиеся краски восхода, а впереди — белые скалы, похожие на огромный плавучий ледник. Компас был мне больше не нужен.