Ночная смена

— Я напортачила, мне и помощь оказывать — уже достаточно спокойно, но очень странным голосом говорит Надежда.

К моему гигантскому удивлению она начинает с того, что выхватывает из своей сумки жгут и, невзирая на слабое сопротивление раненого, накладывает на бедро. Это странно, при ранениях суставов кровотечение, как правило, минимальное. Вот откуда кровь действительно хлещет — так это из раны на лице. Пуля, на мой взгляд, влетела с левой стороны (маленькое входное отверстие на щеке), раздробив челюсть и потом вместе с кусками кости и выбитыми зубами разодрала язык и противоположную щеку. Вот оттуда и льется. Раненый слабо пихает медсестру рукой, оставляя кровавые отпечатки на белом халате, но сестричка, не прерываясь, коротким тычком в пробитое пулей колено отправляет пациента в обморок.

— Вы не вполне успешно наложили жгут — вполголоса говорю ей.

— Да? А по-моему — нормально.

— Накладывая жгут, Вы передавили и мошонку заодно. Так не рекомендуют делать.

Она поворачивает голову — и я натурально пугаюсь. Такого бешеного взгляда, находящегося на грани безумия я давно не видал.

— В данном случае это не только допустимо, но и рекомендовано.

— Надежда Николаевна, Вы действительно в порядке?

— В полном, коллега. Не поверите — в совершенном порядке.

И вытянув из корзинки под столом какие-то грязные тряпки и использованные чужие бинты, мотает их как попало, придавая умирающему — а я вижу, что пациент уже отходит — вид неряшливо сделанной мумии из трешевой фильмы.

За дверью короткий всплеск голосов — и в кабинетике появляются встревоженные Николаич и Андрей. И если Николаич ведет себя как положено, то Андрей меня удивляет не хуже Надежды. Ухмылочка на физиономии флегматичного снайпера вылезает такая злорадная и хищная, что впору любому вампиру, дорвавшемуся до бадьи со свежей кровушкой.

Вместе с ними врывается и товарищ умирающего — он растрепан, явно прорывался силой.

— Сволочи, убийцы, быдло, скоты!

— Вы тут пока с товарищем побудьте — говорит ему Николаич достаточно убедительно и кивает нам головой, однозначно требуя покинуть помещение.

Выходим. Андрей все так же скалится, чем вызывает внимательные взгляды патрулей.

— Милицию вызовите! Я видел, что здесь были менты — пусть делают свою работу — кричит из-за двери господин.

— Обязательно! — отвечает Старшой и тихо приказывает Надежде запереть дверь в медкабинет. Ключ дважды проворачивается в двери. И окошко в медпункте маленькое и высоковато.

— Так. И что дальше будем делать? — спрашивает прибежавший Михайлов.

— Получается так, что разбираться в происшедшем.

— Странное тут какое-то происшедшее — Михайлов смотрит подозрительно на Надежду с кровавыми отпечатками на халате.

— Давайте — ка пойдем в более подходящее место и там будем разбираться. А что скажет наша милиция?

— Ничего не скажет — это ваши проблемы, а мы не оперативники и не наша работа тут что-то расследовать. Мы тут вообще в гостях. — резонно отвечает маленький омоновец в берете.

Его худощавый напарник тоже тут, при этом замечаю, что он посматривает в обратную сторону — видимо непроизвольно и привычно стараясь не оставлять тыл открытым. Ну да. Можно подумать, что он простреленных не видал, видал конечно и потому зеваки из него не получится.

— Надежда Николаевна, что там произошло?

Сестричка странно смотрит в лицо Николаичу и вдруг начинает плакать навзрыд.

Как смертельно обиженная маленькая девочка.

Это сильно поражает всех, кто успел убедиться в ее железобетонном спокойствии за последнее время.

— Знаете, мне кажется надо бы расследование отложить до завтра. — вмешиваюсь я.

— Получается так, что у нас тут нет специалистов — и опер и судмедэксперт в Кронштадте остались.

Михайлов задумывается.

— А с чего это вы о судмедэкспертизе заговорили? Тот, со спущенными портками еще жив?

— В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше — всякие ссадины, синяки и шишки описывать. Другое дело — не зрелищно это ни разу и не интересно вовсе. У меня вот только один случай и был — когда одна дама другой даме по морде мороженой курицей залепила — брякаю я не совсем к месту.

— Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть — хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.

— Ну, я вообще-то не специалист… — мямлю я, понимая, что язык мой — таки все же враг мой и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь — учится молчать.

— Диплом есть? Есть. Курс проходили — проходили. Экзамен сдавали?

— Сдавал…

— И на сколько?

— Ну, на «отлично»…

— Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений — говна-пирога, это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?

— Специфический. Очень специфический — осторожно отвечает маленький.

— Но с огнестрелом-то встречались?

— Это да… Только что здесь — то разбирать. Это ж не на Кеннеди покушение — стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает и свидетели есть. Что нужно-то?

Михайлов на секунду — другую задумывается.

— Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.

— Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она — сама и расскажет, что там было.

— Уверены?

— Это не так чтоб уверен, женщины — они всякие фортели выкидывают. Может это ее любовник был, или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?

— Да вроде как нет у нее мужа…

— Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?

Тут мне приходит в голову, что вообще-то о своей сестре я не знаю толком ничего.

Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу.

Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.

— Можешь что сказать по делу? — спрашивает Андрея маленький.

— Только с адвокатом — неожиданно отвечает тот.

Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.

— Ты, зема, улыбочку-то эту убери. Примерзла у тебя улыбочка-то.

— Неа. Не могу, извини — все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.

— А что так? Это я тебе прямо скажу — смотреть на тебя с этой улыбочкой — неприятно.

— Ага. Но пока не могу…

— Получается так, что сестру я заберу к нам — решает Николаич.

— Под вашу ответственность?

— Да.

— Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?

— Нет, только покой — отвечаю я, и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего — ничего. Ничего о ней не знаю. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно — полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А в таких конфликтах и стороны разные и люди там были самые разношерстные и вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит… Тем более, что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех тут стоящих мужиков спущенные штаны — признак чего-то сексуального. А для меня — в большей степени — скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. (Я ж пока в педиатрии корячился насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций — от витаминов до антибиотиков? То еще зрелище.)

А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам — в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться — ума не приложу.

Может он и впрямь ее например хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе?