Последнее танго в Тегусигальпе

 Уже подойдя ближе, она увидела многолапого, всего в золотом сиянии, паука. Однако испуга не было. Только восторг. Одно из щупалец поющего паука обхватило за пояс товарища Дятлова, другое сцапало Тибо-Бринболя. Зина вдруг и сама ощутила цепкую, колючую хватку, выбраться из которой нечего было и думать. Да и не хотелось.

 Она еще успела увидеть, как паук швырнул на камни француза Кольку, потом Игоря. Когда настала Зинина очередь, и все вокруг поглотила тьма.

 - Не хочется думать о смерти, поверьте, в пятнадцать мальчишеских лет, - чистым и ясным голосом пела Катя.

 Песня была пронзительной. Хотя и не совсем подходила к ситуации. По сравнению с орленком из песни Катя была старухой, ей было аж двадцать шесть. Пожила, что называется. Да и мальчишкой она тоже, понятно, не являлась.

 Все остальное сходилось. Катя тоже оказалась в плену у врагов, самых настоящих фашистов. На рассвете ее расстреляют.

 Место, где они находились вместе с товарищем Педро, раньше, наверное, было застенком инквизиции. Это предположение подтверждалось и тем фактом, что их узилище находилось в средневековом замке. Правда, не в подвале, а в башенке. Но какая разница…

 Цепи здесь были самые настоящие, тяжелые и покрытые ржавчиной. Они присоединялись к вмурованным в каменную кладку кольцам. А вот ошейники были грубые и грязные. Хорошо хоть у Кати шея была тонкая, и ржавый ошейник скорее лежал на ключицах, чем держался на шее. А вот товарищу Педро было хуже. Ржавый воротник туго стягивал его горло. Товарищ Педро задыхался.

 «Не бойся, камрад! - думала Катя. - За тебя отомстят. И за меня. За нас…»

 Смерть была совсем рядом с Катей, однако девушка до сих пор не могла поверить, что скоро погибнет. Более того, перспектива исчезновения казалась ей немыслимо далекой. Как в детстве.

 Катя и сейчас верила - да что там, знала! знала! - что их спасут. Товарищ Педро - он ведь только прикидывается сломленным. Не по-настоящему же он так разнюнился? Если даже Катя, девушка, не падает духом, песни поет!

 «А, может, ты просто дура?» - спросил Катю внутренний голос.

 «Нет, - ответила сама себе Катя. - Я не дура. Мы вырвемся. Правда, я пока еще не знаю, как».

 В какой-то момент заточения Катя поняла, как надо сбежать. Стоило попробовать расшатать кольцо, выдернуть цепь из каменной кладки. Потом оглушить часового у двери в башенку, потом отобрать у него ружье, потом…

 Однако этот план сорвался уже на стадии замысла. Кольцо не поддавалось.

 Оставалось только дожидаться рассвета. Катя пела песни. Все, какие знала. И революционные, и народные, и новые шлягеры советских композиторов. Это помогало отвлечься от мыслей. Те не были тяжелыми. Просто вспоминалось беззаботное детство, и от этого хотелось плакать.

 - Широка-а страна моя родная! - пела Катя песню из двухлетней давности фильма «Веселые ребята». - Много в ней лесов, полей и рек…

 - Помолчи, пожалуйста! - проскулил товарищ Педро.

 С ним Катя общалась по-немецки. Испанского она не знала. Однако языком потенциального противника здесь, в Испании, владели многие.

 - Почему, камрад? - весело спросила Катя.

 Вместо ответа Педро загнул какое-то семиэтажное ругательство по-своему.

 «Все-таки анархисты слабоватые бойцы!» - рассудила Катя. Их отряд на три четверти состоял из последователей Бакунина, Прудона и Кропоткина. Правильно было называть их анархо-коммунистами. Советскую власть очень уважали, желали счастья мировому пролетариату, но воевать не любили. Однажды Катя примерно два часа читала им лекцию, в которой коснулась многого: и вторжения преступного режима Муссолини в Эфиопию, и уродливую гримасу империализма в лице диктатуры Гитлера, и достижений страны Советов.

 Однако к концу лекции Катя поняла, что анархисты, пожалуй, ни слова не поняли. Скудных познаний в испанском Кате хватило, чтобы догадаться: испанцы оживленно обсуждают ее задницу, ноги, грудь. Все, что угодно, кроме политики партии.

 Конечно, случалось, что к ней подкатывал тот или иной анархист. Но Катя никому из них не отвечала взаимностью. Не потому, что была такой строгой и убежденной. Хотя и поэтому тоже.

 В глубине души она испытывала слабость к товарищу Педро, статному усатому красавцу, силачу, командиру анархистов. Иногда ей казалось, что Педро замечает знаки внимания с ее стороны. Странно, но товарища Педро Катя хотела даже сейчас, на краю гибели.

 «Меня расстреляют через несколько часов, - одернула она себя. - А я о всякой чепухе думаю…»

 - На бой кровавый, святой и правый! - запела она. - Марш-марш вперед, рабочий народ…

 От мелодии «Варшавянки» мурашки бежали по телу холодной россыпью.

 «А ведь расстреляют! - вдруг поняла она. - Завтрашний день - уже без меня».

 Ей очень хотелось верить, что там, с той стороны, тоже что-то есть, какая-то жизнь. Об этом, конечно, ничего не говорят. Но, скажем, Ленина ведь считают вечно живым, хотя, казалось бы, умер. Кстати, не исключено, что Катя встретит там и Владимира Ильича. Ведь она умрет геройски. Конечно, великий вождь пролетариата захочет с ней познакомиться. Было бы здорово, конечно.

 Впрочем, Катя не может умереть. Ведь Педро рядом. Он сильный. Когда на рассвете с них снимут ошейники, он схватит фашистов, стукнет их лбами, отберет оружие, и с двух рук, по-македонски, откроет огонь. Они вырвутся…

 …А в плен к фашистам они попали глупо.

 Дисциплина в отряде была та еще. Вернее, не было ее почти совсем. Одно правило, правда, соблюдалось свято. Равноправие. Даже командир обязан был, наравне с рядовыми бойцами, выходить в караул.

 Про то, как испанцы стоят на посту - особый разговор. Сигареты в зубах, шутки, прибаутки, чуть ли не семечки. Словно не война вокруг, а праздник какой-то. Фиеста, как у них это называется.

 Когда Педро заступил в караул, Катя, не без внутренней борьбы, решила якобы случайно прогуляться по деревне и оказаться рядом с ним. Может, чем и кончится. Разумом Катя понимала всю глупость этой затеи, но молодость брала свое.

 Для Педро подоплека Катиной прогулки, похоже, не являлась секретом. Не успели они перекинуться и несколькими словами, как командир отряда облапал ее, стал целовать.

 Так их и взяли подкравшиеся фашисты…

 …За окном все еще стояла темень. Однако по самому краю неба уже протянулась светлая полоса. Значит, уже скоро…

 Загрохотал в замке ключ.

 Уже?

 Катя решила встретить смерть, как и подобает комсомолке. Она поднялась с гнилой соломы, служившей подстилкой, и запела «Интернационал»

 - Вставай, проклятьем заклейменный, - звенел Катин голос под сводами гнусного узилища, - весь мир голодных и рабов…

 - Поем, значит? - сказал кто-то на чистом русском языке.

 Катя удивилась и прекратила петь.

 В каземат вошли два фашиста, один с ружьем, другой с факелом. И какой-то тип в белогвардейской фуражке.

 «Гнида! Предатель!» - подумала Катя. Белых тут, в Испании, было много. За фашистов воевали, суки недобитые.

 - Кипит наш разум возмущенный! - запела Катя.

 - А ну, заткнуться! - закричал белогвардеец.

 - …И в смертный бой идти готов!

 Белогвардеец отвесил ей болезненную пощечину.

 Рванулся на цепи товарищ Педро. Хотя чем он мог помочь?

 - Комиссарочка, значит? - Лицо белогвардейца было покрыто шрамами. На верхней губе росли блондинистые усики, изо рта у него несло каким-то смрадом. - Приехала, блядина, комиссарские порядки в Гренаде устанавливать?

 - А ты - фашистские, - с ненавистью бросила Катя.

 - Ох-ох! Много ты понимаешь! Да мы за свободу русского народа здесь сражаемся, чтоб ты знала.

 - Советский народ и так свободен. Ни царь, ни буржуи, ни фашисты ему не нужны.

 - Да что б ты, дура полоумная, понимала, - гнусно усмехнулся белогвардеец. - Да я клятву дал, что не умру, пока сто комиссаров с жидами в рот не выебу.