Таинство

Детективы хотели знать, как далеко ей удалось за ним проследить. Тут она откровенно солгала. Только до Лейк-Дистрикта, сказала Фрэнни. Там она их потеряла.

Наконец тот детектив, что постарше, по имени Фаради, стал задавать вопросы, которых она давно ждала.

— Какое отношение ко всему этому имеет Уилл Рабджонс, черт побери?

— Он поехал со мной, — ответила она просто.

— А с какой стати? — спросил детектив, внимательно на нее глядя. — Ностальгия?

Фрэнни ответила, что не понимает, к чему он клонит, и на это детектив сообщил, что, в отличие от обоих его коллег, ему известно, что здесь случилось много лет назад. Именно он тогда пытался вытянуть правду из Уилла. Ему это не удалось, признался он. Но хороший полицейский — а он считает себя хорошим полицейским — никогда не закрывает дело, если остались вопросы. А в этом деле оставалось столько вопросов, сколько ни в одном другом из тех, что он вел. Поэтому он еще раз спрашивает: что же произошло, что заставило их с Уиллом снова встретиться в этом деле? Фрэнни изобразила непонимание, чувствуя, что Фаради, невзирая на всю настойчивость, не стал ближе к разгадке, чем тридцать лет назад. Возможно, у него и есть подозрения, но, если они похожи на правду, вряд он поставит в известность своих коллег. Истина была слишком далека от обычного хода следствия, она находилась там, куда люди вроде Фаради отваживались заглядывать только в глубине души. Хотя он продолжал настаивать, она давала лишь обтекаемые ответы, и в конце концов детектив сдался, не желая самостоятельно составлять общую картину этой головоломки. Он, конечно, хотел знать, где сейчас Уилл, но Фрэнни честно сказала, что не знает. Он исчез из ее дома сегодня утром и теперь может находиться где угодно.

Ничего не добившись, Фаради предупредил, что этот допрос не последний. Придется проводить опознания, когда или если преступники будут обнаружены. Фрэнни пожелала ему удачи, и он удалился. Остальные последовали за ним.

Допрос продолжался почти весь день, остатки которого она посвятила скорбному занятию — организации похорон Шервуда. В хоспис в Скиптоне она отправится завтра, узнает у врачей, стоит ли сообщать печальную весть матери. А пока нужно переделать множество дел.

В начале вечера, услышав стук, она открыла дверь и увидела Хелен Моррис — надо же! — которая пришла выразить ей соболезнования. Хелен никогда не была ей близким другом, и у Фрэнни закралось подозрение, что та заявилась, чтобы что-нибудь вынюхать, но она все же обрадовалась. Пусть это мелочь, но Фрэнни было приятно, что Хелен, одна из самых строгих женщин в деревне, не посчитала зазорным провести с ней несколько часов. Что бы люди ни думали о происшествии в доме Доннели, никто не считал Фрэнни виноватой в смерти брата. И ей пришло в голову, что, пожалуй, она должна пойти навстречу Хелен и другим, кто ломает голову над этой загадкой. Что, может быть, через месяц-другой, когда она почувствует себя увереннее, как-нибудь во время воскресной службы расскажет им всю печальную и прекрасную правду. Может, если она сделает это, никто не захочет с ней разговаривать. Может, она станет местной сумасшедшей. И может, такую цену стоит заплатить.

XVII

Выбравшись на холмы, Уилл пошел дальше по холодным склонам, а мысли его были далеко. Он погружался в пучину океана и плавал там с существами, которые еще не были известны науке и названы. Его, словно крошечное насекомое, переносило через горные вершины, и племена, обитавшие внизу, считали, что в горах обитают божества. Но теперь он знал правду. Создатели мира вовсе не удалились на горные вершины. Они повсюду. Они были камнями, деревьями, столбами света и дающими росток семенами. Они были изломанными сущностями, умирающими сущностями и всем, что возникало из умирающих и изломанных сущностей. И он был там, где были они. Лис, Бог и существо между ними.

Он не испытывал ни чувства голода, ни сонливости, хотя на его пути попадались животные, которых донимало и то и другое. Иногда ему казалось, что он присутствует в снах спящих животных. В снах об охоте. О совокуплениях. Казалось, что и он сам — сон, сон животного о человеке. Возможно, собаки во сне лаяли, почуяв его, а цыпленок в яйце начинал беспокоиться, когда Уилл приносил ему весть о свете. А может быть, он был всего лишь оболочкой собственных робких мыслей, в которых родилось это путешествие, чтобы не возвращаться, никогда не возвращаться в город Рабджонса и в дом Уилла.

Время от времени он пересекал лисью тропу, но скорее шел дальше, чтобы животное не успело попрощаться с ним и исчезнуть. Но где-то на пути — кто знает, сколько дней прошло? — он увидел существо на заднем дворе дома, показавшегося ему знакомым. Оно сунуло голову в кучу мусора и с энтузиазмом ее перерывало. Уилл знал места и получше, а потому не хотел останавливаться и уже собирался отправиться дальше, но тут лис поднял грязную морду.

— Помнишь этот двор?

Уилл не ответил.

Он давно ни с кем не разговаривал, и ему не хотелось начинать. Но у лиса готов был ответ.

— Это дом Льюиса. Поэта, — напомнил лис.

Уилл не забыл этот двор.

— Ты здесь, если верить слухам, видел енота, который делал то же самое, что я теперь.

Наконец Уилл нарушил молчание.

— Да, видел, — сказал он.

— Видел. Но ты здесь не поэтому.

— Не поэтому, — согласился Уилл, осознавая важность момента.

— А знаешь почему?

— Да, боюсь, что знаю.

Сказав это, он вышел со двора на улицу. Было начало вечера, небо еще освещало зарево на западе. Он прошел по Кумберленду в Ноу-Вэлли, потом по 19-й и на Кастро-стрит. На тротуарах уже было полно народа, и он решил, что сегодня пятница или суббота — день, когда люди после рабочей недели позволяют себе расслабиться в городе.

Он не знал, в какой ипостаси здесь прогуливается, но скоро и это стало ясно. Он был никто. Он был ничто. Он шел вверх по Кастро, но ни один человек не удостоил его взглядом, даже презрительным. Он шел незамеченным среди красавчиков и любителей красавчиков (а кто здесь не был тем или другим?), среди туристов, приехавших посмотреть, что такое гомосексуальный рай, среди темных личностей, проверяющих свои штаны и отражения в окнах, среди королев навеселе, которые высказывались по поводу всего, что видели, среди несчастных больных, которые вышли на улицу, потому что опасались, что больше не увидят ни одной веселой ночи. Он прошел через эту толпу, как призрак, которым он, вероятно, и стал, и ноги принесли его наконец к дому на самой вершине, где жил Патрик.

«Я пришел, чтобы увидеть, как он умирает», — понял Уилл.

Он оглянулся: не обнаружится ли где следов лиса, но эта лживая тварь, приведя его сюда, теперь куда-то исчезла — и носа не показывала. Он остался один на один с тем, что ему предстояло. Уилл поднялся по ступеням и оказался в холле. Здесь он остановился на минуту, собираясь с мыслями. В последнее время он не заходил в человеческие жилища — это было первое, и оно показалось ему похожим на гробницу: безмолвные стены, крыша, закрывающая небо. Ему захотелось развернуться и выйти, снова оказаться на открытом воздухе. Но когда он двинулся вверх по лестнице к квартире Патрика, воспоминания стали возвращаться. Когда-то, поднимаясь по этой лестнице, он начинал раздевать Патрика — ему так не терпелось это сделать, что он не мог дождаться, когда тот вставит ключ в скважину своей двери; он перешагивал через порог и вытаскивал рубаху любовника из брюк, расстегивал на нем ремень, говоря Патрику, как он прекрасен, как все в нем совершенно — грудь, соски, живот, член. На Кастро не было еще такого красавца; и никто другой не желал его в ответ с такой страстью.

Он уже был у двери, вошел, направился к спальне. Там кто-то жалобно плакал. Он помедлил, прежде чем войти, боясь того, что может увидеть. Потом услышал голос Патрика.

— Пожалуйста, прекрати, — мягко сказал он. — Это так угнетает.

«Я не опоздал», — подумал Уилл и, открыв дверь, вошел в комнату.