Таинство

«Я теряю его, — подумала Фрэнни. — Он уходит от меня, и больше я его никогда не увижу».

Человек, лежавший перед ней на земле, заговорил:

— Подойди ближе. Как тебя зовут?

— Фрэнни.

— Фрэнни. Послушай, Фрэнни, ты можешь немного приподнять меня? Я хочу видеть моего нилотика.

Разве она могла ему отказать? В таком состоянии он не причинит ей зла. Фрэнни опустилась на колени и подвела под него руку. Он был тяжелый и весь липкий от крови, но она чувствовала в себе силу и не была брезгливой, а потому без труда приподняла Рукенау, чтобы он мог смотреть сквозь покровы Дома.

— Вы видите его? — спросила Фрэнни.

Он выдавил кровавую улыбку.

— Я их вижу. А третий кто — Тед или Уилл?

— Это Уилл.

— Кто-нибудь должен его предупредить. Он не знает, чем рискует, заходя так глубоко.

В холодной топке мира Уилл услышал голос Стипа, который его окликнул. Было время, когда он восторженно обернулся бы на этот зов, был бы счастлив увидеть это лицо. Но сейчас повсюду было гораздо более привлекательное зрелище: существа, очертания которых еще не определились, на его глазах обретали форму. Стайка рыб-попугаев бросилась ему в лицо, волна фламинго окрасила небо, он шел вдоль поля, по колено погружаясь в скопление выдр и гремучих змей.

— Уилл, — снова позвал Стип.

Он не обернулся.

«Если это существо заколет меня сзади — так тому и быть. Я умру, видя перед собой праздник жизни».

Камень перед ним раскололся надвое, и оттуда хлынуло множество цыплят и обезьян; вокруг него выросло дерево, словно он был его устремляющимся кверху соком, и, выбросив над ним крону, расцвело полосатыми кошками и черными воронами.

И, впитывая в себя все это, он ощутил руку Стипа на своем плече, его дыхание на своей шее. В последний раз Джекоб произнес его имя. Он ждал coup de grace, [37]а дерево становилось все выше и, сбросив свои великолепные плоды, зацвело снова.

Рокового удара не последовало. Рука Стипа соскользнула с его плеча, и Уилл услышал голос лиса:

— Нет, я думаю, тебе стоит на это посмотреть.

Он не послушался бы никакого другого голоса. Оторвав на мгновение глаза от открывшегося перед ним зрелища, он бросил взгляд в сторону Стипа. Тот больше не смотрел на Уилла. Он и сам развернулся и пристально смотрел на фигуру, которая двигалась за ним следом по всему Дому. Это была Роза, но она менялась на глазах. Уиллу показалось, будто она стала необыкновенно красивым лоскутным ковром. Конечно, та женщина, которую он знал прежде, с изысканными чертами и соблазнительными формами, все еще была видна, но сияние, которое исходило из нее в доме Доннели, а теперь обильно истекало из ее раны, стало гораздо заметнее, и в этом свете все ярче проявлялось то, что было у нее внутри.

Уилл услышал голос Стипа:

— Не подходи ко мне.

Но в нем не было ни категоричности, ни уверенности, что его требование будет выполнено. Роза по-прежнему приближалась к нему, медленно, с любовью: руки раскинуты и чуть приподняты, словно в подтверждение невинности ее намерений. И возможно, это и была невинность. А может быть, ее последний самый коварный обман: изобразить уступчивую жену, купающуюся в лучах света, отдающуюся на его милость. Если так, то ее уловка сработала. Он не стал защищаться, позволил свету окутать его и растворился в нем.

Уиллу показалось, что он видит, как дрожь проходит по телу Стипа, словно тот вдруг понял, что обманут, и попытался стряхнуть с себя наваждение. Но было слишком поздно. Тот человек, которым он был, перестал существовать, его истончающуюся форму располосовывал свет, обнажая зеркальное отражение лица, с которого исчезали последние признаки сходства с Розой. Уилл видел, как ее человеческое лицо улыбается, растворяясь, и теперь глазам Уилла предстал нилотик во всем его несравненном совершенстве, он двигался через круговое слияние света, чтобы соединиться с тем, что было внутри Стипа. Это и была последняя разгаданная тайна. Джекоб и Роза не были разными существами, каждый из них — часть нилотика, забывшая, чем она была когда-то. Они жили среди людей, присвоив себе чужие имена, они научились жестоким повадкам, свойственным своему полу, наблюдая за окружающим миром. Раздельно они существовать не могли, а будучи рядом, испытывали мучения оттого, что их близость недостаточна.

«Нет, ты посмотри, что ты сделал…» — услышал Уилл в своей голове голос лиса.

— Что я сделал?

«…ты освободил меня».

— Постой, не уходи пока.

«О господи, Уилл, мне нужно идти».

— Побудь со мной немного. Останься. Прошу тебя.

Он услышал, как лис вздохнул.

«Ну, что ж, — сказал зверь, — разве что ненадолго…»

Рукенау задрожал.

— Они теперь одно? — спросил он. — Я что-то плохо вижу.

Фрэнни онемела от удивления. Одно дело слышать, как Рукенау рассказывает о том, что он разделил нилотика, и совсем другое — увидеть, как все вернулось на свои места.

— Ты меня слышишь? — повторил Рукенау. — Они теперь одно?

— Да, — пробормотала она.

Рукенау осел у нее на руках.

— Господи милостивый, какие преступления я совершил против этого существа, — сказал он. — Ты простишь меня?

— Я? — не поняла Фрэнни. — Вам ни к чему мое прощение.

— Я приму прощение, кто бы его ни дал, — ответил Рукенау. — Пожалуйста.

Он был при смерти, голос звучал так слабо, что Фрэнни с трудом разбирала слова. Она понимала, что он просит о последней услуге. И если она может его утешить, то почему бы не сделать это? Она приникла к Рукенау, чтобы он расслышал.

— Я прощаю вас, — сказала Фрэнни.

Он едва заметно кивнул, и на мгновение его взгляд застыл на ее лице. Потом глаза Рукенау перестали видеть, и его жизнь закончилась.

Полосы света, в которых воссоединился нилотик, стали рассеиваться, и это существо повернулось к Уиллу и посмотрело на него. Уилл подумал, что Симеон неплохо изобразил нилотика. Он смог передать изящество этого существа. Вот только нездешняя гармония пропорций не удалась Симеону, этот легкий налет инаковости, немного пугавший Уилла: не захочет ли это существо причинить ему зло?

Но когда оно заговорило, все страхи исчезли.

— Мы прошли вместе такой долгий путь, — сказало оно медоточивым голосом. — Что ты собираешься делать теперь?

— Я хочу пойти немного дальше, — сказал Уилл, бросая взгляд через плечо.

— Не сомневаюсь, — сказал нилотик. — Но поверь мне: это будет неблагоразумно с твоей стороны. Каждый шаг, сделанный вглубь, приближает нас к сердцу мира. Ты перестанешь быть самим собой, а в конечном счете потеряешь себя.

— Меня это не волнует.

— Но это волнует тех, кто тебя любит. Они будут скорбеть о тебе сильнее, чем ты можешь представить. Я не хочу быть в ответе за самую малую слезинку.

— Мне бы увидеть еще немного, — сказал Уилл.

— Что значит «немного»?

— Решай сам, — сказал Уилл. — Я поговорю с тобой и поверну назад, когда ты скажешь, что пора.

— Я не вернусь назад. Я собираюсь уничтожить дом и начну с его сердца.

— И куда пойдешь потом?

— Прочь. От мужчин и женщин.

— Разве еще остались такие места?

— Ты удивишься, узнав, как их много, — сказал нилотик и, миновав Уилла, двинулся в глубь тайны.

Нилотик не запретил Уиллу следовать за ним, а приглашения ему и не требовалось. Он осторожно двинулся по пятам нилотика, словно рыба, идущая на нерест вверх по реке, через пороги, которые Уиллу не удалось бы преодолеть живым, если б нилотик впереди него не рассекал воду. Но он и так быстро осознал правоту нилотика. Чем дальше они уходили, тем больше Уиллу казалось, что идет он не среди отражений мира, а по самому миру, его душа превратилась в благодатную нить, ведущую в тайны этого мира.

Он вместе со сворой тяжело дышавших собак лежал на холме, оглядывая долины, где паслись антилопы. Он маршировал с колонной муравьев и трудился без устали в муравейнике, пересчитывая яйца. Он танцевал брачный танец с шалашницей и спал на теплом камне с такими же ящерицами, как он. Он был облаком. Он был тенью облака. Он был луной, которая отбрасывала тень облака. Он был слепой рыбой. Он был косяком рыб. Он был китом. Он был морем. Он был властелином всего, что видел. Он был гельминтом в помете хищника. Он не скорбел, зная, что его жизнь продлится еще день или час. Он не задавал себе вопрос, откуда он взялся. Он не хотел быть иным. Он не молился. Он не надеялся. Он просто был. И был. И был. И в этом была радость — в бытии.