Тролльхеттен

Трудный путь, и лишь немногие избирают его. Единицы. Большая же часть безвольно плывет по течению, стукается о камни форс-мажора, а потом обрушивается в кипящем водопаде… Куда?

Вниз.

Есть еще те, что ищут свою правду поневоле. Они бы тоже плыли, но вот буйный поток выкинул их на отмель, или на гладкий скользкий камень, где они и остались, как-то сумев сообразить, что выплыли всего в двух шагах от грохочущей пучины. Можно считать их везунчиками, а можно наоборот, ведь они просто такие же, как и прошлые две категории — заложники судьбы.

Своей, или города. Так бывает.

Заморозки по утрам стали обычным делом. Куцый хвост очереди за водой, поутру злобно ругался, и пар вылетал у них из ноздрей, а в выплевываемой колонкой воде плавали серебристые ледышки. Траву прохватил седой иней, она стала ломкая и хрустящая, ближе к полудню плачущая невиданной красоты прозрачными каплями.

В городской больнице наплыв посетителей сошел на нет, после того, как умерла надежда всего учреждения — дизельный генератор. Издав последний чих, машина отправилась на свои чугунные небеса, чуть было не прихватив с собой трех пациентов из реанимации. После победоносного завершения эры электричества отключились все до единого отопители и стерилизаторы с автоклавами, и банальные кипятильники больше не собирались радовать хозяев свеженьким кипятком. После этого-то из больницы и начался сезон миграции. Многие ходячие пациенты тихонько собирали вещички и покидали оскудевший оазис цивилизации, а лежачих умыкали ночами собственные родственники (если таковые оставались). После того, как больницу покинул последний сгорбленный и морщащий от канализационной вони нос пациент, главный врач расписался в собственном бессилии и объявил госпиталь закрытым, сам в тот же день отправившись домой.

Естественно, тут же, как грибы после дождя, возникло почти три десятка самостийных целителей с лицензией на туалетной бумаге, к которым обращались подхватившие тяжелые заболевания страдальцы. Целители исцеляли (за деньги), а особо тяжелых по мере сил утешали, мол, все одно Исход скоро. Часть из этих горе-лекарей, правда, отреклась от своего занятия после того, как их навестили родственники больных с тяжелыми предметами и горящими священной местью глазами.

Иная ситуация сложилась в другом медучреждении города — психиатрической лечебнице, пациенты которой вне всяких сомнений были самыми осведомленными жителями города. Мучимые пророческими кошмарами психи терроризировали персонал, а скоро все как один заболели неизвестной болезнью, попутно создав Лунный культ. Теперь во время всякого полнолуния больные собирались в кружок и, глядя на ночное светило, тихо подвывали изобретаемые на ходу мантры. Очень скоро среди них выделился духовный лидер, который взял на себя тяжкое бремя руководства и стал руководить каждой службой. Сильнодействующие успокаивающие и карцеры не помогали, и Священные тексты не заставили себя ждать. Согласно нововозникшему пророку конечная цель любого горожанина — это своими ногами уйти на луну, что и является по сути Исходом. На луне всех ждет нирвана и много вкусной еды, но чтобы попасть на желтый спутник Земли, необходимо, чтобы он был в фазе полнолуния, ибо иначе попадешь на месяц — его антипод, и тогда ничего хорошего не жди.

Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим, дело стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров и, выломав могучую чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим облаченным в простыню мессией.

Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из бывших постояльцев «Кастанеды» рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал печальный клин журавлей, куда-то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит «Кастанедовцу»?

Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко ни в какую не хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок и, бежав после странных событий, последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья, состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского полу, которые, воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт со всевозможными развлечениями на любой вкус.

Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай, с утра пребывающий в алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, вручив каждому члену семейства соответствующее холодное оружие и даже пальнув в ночь из старенькой тульской двустволки.

На следующий день не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что вороны на том конце грядки — никакие вовсе не вороны.

Ночью скрипы и шум повторились. Спали урывками все, кроме зятя. Очередной день был полон труда и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог.

Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково вещая, что де вот, вырастет она могучая и высокая, и будет у дачника самое настоящее растение-рекордсмен. Слушая подобные речи, пенсионер умиленно улыбался, а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды.

Едва стемнело, совершенно лысая обезумевшая собака, проломивши ставни, оказалась внутри и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь.

А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана.

Полчаса спустя, кочан был подвергнут мучительной казни через сожжение, а Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дачи и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел.

Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем.

Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре «Кастанеда». В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с «Пьяной лавочкой», счет которым уже перевалил через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещено-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную и, бодро вдыхая морозный воздух, двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами, и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле.

В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной, и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно смотрела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно-черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил «оду одиночеству».