Темные души (СИ)

Глава четвёртая

Катя пожала плечами.

- На русском.

- А откуда они его знают? Он и его сестра?

- Когда их предки искали и нашли наших в России – им был смысл выучить язык.

Борис сел на кровать рядом с Катей.

- Я не понимаю, - сказал он. – Зачем мы здесь? Все твои недомолвки с этой женщиной там, в лесу… что это значит? О ком я не знаю?

Катя медленно села.

- Я тебе не рассказывала, - тихо начала она, опустив голову. – Когда мы начали с тобой встречаться, моя мать сказала, что ты и её сын. Но от другого отца…

- Да, знаю. Она жила с моим отцом какое-то время. Потом, когда родился Гришка, она от нас ушла.

- Мне она сказала, что твой отец затерроризировал её. Ревновал по-чёрному. Заставлял торчать дома и не давал ни с кем общаться. Радио и то давал слушать только по часу в день. Ни газет, ни книг – только русская классика: Толстой, Пушкин… Однажды она не выдержала и ушла…

- Я всего этого не помню – мне лет пять было. Не знаю, как отец вёл себя с ней, с нами он был обычным человеком.

- О ней ничего не говорил?

- Ничего. На наши вопросы о маме он отвечал, что она ушла.

- Я не знаю, где она была и что делала, но с моим отцом она стала жить спустя года два.

- Ясно.

- Когда я сказала, что я с тобой сплю, она притащила кучу медицинских журналов.

- Зачем?

- Чтобы просветить, что у родственников могут рождаться уроды.

Борис удивлённо посмотрел на неё. Она ещё ниже опустила голову.

- Помнишь, я говорила, что уехала с институтом в Сибирь на практику?

Борис кивнул.

- Я уезжала в деревню к сестре отца. Рожать…

- Что? – Борис вскочил. – Почему я узнаю об этом только теперь? – Он взъерошил волосы и в смятении прошёлся около кровати.

- Я бы и сейчас тебе ничего не сказала. Если бы  не бабуля…

- Но почему? – Он подскочил к ней и встряхнул за плечи.

- Потому что она урод, - спокойно произнесла Катя, подняв голову. Лицо её было бесстрастно, глаза пусты.

- Что? – Он потрясённо отпустил её. Катя подобрала ноги и обхватила колени руками.

- Она урод. Бесполый альбинос.

- Что? – Он отошёл от неё. Все мысли в его голове перепутались.

- Что-что, - передразнила его Катя. – У неё не было половых различий. И она альбинос. Когда она начала говорить, она говорила о себе «она». Так я и решила, что это, вроде бы, девочка.

- Где она теперь? – Борис сел на кровать. Теперь в его голове была карусель.

- После того, как я затащила Гришку, нашего Гришку, в постель и он решил уйти в монастырь, он увёз Агашку.

- Ты назвала её Агафья…

- Агния, - поправила она.

Вдруг он вздрогнул.

-        Ты сказала – вашего Гришку затащила в постель? Ты спала с родным братом?

- Ну, спала, - зло сказала Катя и подняла лицо. На него смотрела взрослая женщина с глумливым выражением лица. Чёрные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, в глазах горел огонь. «Колдунья», - пронеслось в голове Бориса и у него сладко заныло внизу живота. И чего он, собственно, возмущается? Они же тоже брат и сестра, правда, сводные. Так и что? Зато такой любовницы у него ещё никогда не было: изобретательная, неутомимая, страстная и прекрасно чувствует его тело. Вспомнив их последнюю ночь, он застонал, желание стало овладевать им. А дочь? А что дочь? Что бы он стал делать с этим ребёнком? В сад или школу её бы не взяли – дети засмеют. Они в любом возрасте жестоки. А если понадобится, они ещё родят. В другой раз, может, повезёт. Всё же отцы у них разные.

- Так у твоего брата с тобой неразделённая любовь была?

Глаза у девушки слегка потеплели.

- Я просто хотела его, а он не устоял. Потом у него в башке что-то переклинило, и он стал в церковь ходить. Потом перестал вообще от туда вылезать. Потом католичество принял. Как Союз рухнул, расплодились и католики, и буддисты. Кого только не было! словно специаьно у двереж ждали. Или у "железного занавеса", когда он упадет. Ну, а потом объявил, что идёт в семинарию, а после в монастырь простым монахом. Однажды он приезжал к нам. Агашке тогда лет пять было. Он её увидел и долго говорил с матерью. Она орала на него как резаная. Ещё, когда он, обвешанный крестами и ладанками с мощами, стал в католическую церковь бегать, мать начало от него тошнить. А теперь она просто видеть его не могла. Он после того разговора с ней пришёл ко мне и сказал, что дочери в этом мире будет трудно, что он её забирает. Всё время, пока он был у нас, он её по церквям таскал. Любым. И католическим, и православным. Как еще в синагогу или мечеть ен затащил, не знаю. Она и согласилась уехать. Скорее всего, он определил её в католический женский монастырь.

Она замолчала, внимательно глядя на него. Казалось, он её не слышал. Его взгляд скользил по её лицу, волосам, груди, животу. Она снова опрокинулась на спину. Волосы образовали вокруг головы облако. Из-под прищуренных глаз она следила за ним. Затем, медленно облизнув губы кончиком языка, она, как бы невзначай, провела рукой по груди. Из горла Бориса вырвался не то стон, не то хрип и, сорвавшись с места, он приник к её губам. Его рука лихорадочно прошлась по её груди и наткнулась на пояс джинсов. Она помогла ему расстегнуть их, не отрываясь от его губ. Через минуту джинсы, блузка и лифчик полетели на пол. Лихорадочными движениями Борис расстёгивал свои джинсы. Скоро совершенно обнажённые они в сладкой борьбе перекатывались по обширной кровати. Через некоторое время сладкие стоны и вскрики сменились протяжным рыком и они, расслабленные, откинулись на подушки, тяжело дыша.

Глава пятая

Тишину нарушил мелодичный перезвон часов, стоявших где-то в темноте. Свечи давно уже погасли, и тьму рассеивал только свет луны, мягко лившийся из окна. Часы, закончив ворковать, пробили одиннадцать.

- Пора вставать,  - томно произнесла Катя, потянувшись под лёгкой простынёй. Сдвинувшийся уголок приоткрыл удовлетворённо упокоившееся естество Бориса.

- Так не видно же ни черта, - буркнул он, сев на кровати.

- И что? – Катя легко спрыгнула и пробежала босыми ногами к двери. – Питер! – крикнула она. – Свет!

- Ты что? – Борис непроизвольно прикрыл простынёй член и изумлённо уставился на Катю. – Прикройся!