Переводчик «Переводчика»

Терехов Борис Владимирович

Переводчик «Переводчика»

Я — Валентин Засолов

Я проснулся от подозрительных звуков, доносившихся с моей веранды. Что-то там стучало и падало. Кто бы это мог быть? — спросонья подумал я. Гости с тортом? Грабители с фомкой? Председатель садового товарищества с требованием уплаты очередных взносов? Нет, ни первое, ни второе, ни третье. Скорее всего, это была обыкновенная ворона, искавшая, чем бы ей там поживиться.

Но в любом случае мне следовало вставать.

Я натянул спортивный «адидассовский» костюм, однако не для занятий спортом, а лишь для прикрытия собственной наготы. Шаркая ногами, миновал маленькую смежную комнату, затем веранду с распахнутыми окнами, служившую одновременно кухней, и вышел в прекрасное солнечное утро. Радостно щебетали на проводах птицы, задорно перелаивались окрестные собаки, весело дребезжала на задворках нашего дачного поселка электропила.

Начинался ничем непримечательный будний день.

Прогуливающийся поблизости, под кустом смородины, соседский кот покосился на меня зеленым глазом. Видимо, прикидывая, представлял ли я для него угрозу.

— Не отвлекайся, Мурзик. Продолжай ловить мышей. Здесь их тьма тьмущая. Не бойся, я тебя не обижу — на обед не сварю, — пошутил я. У меня было самое благодушное настроение.

Кот не поверил в искренность моих слов и, подняв хвост трубой, величаво удалился.

— Скатертью дорога, жалкий тунеядец! — напутствовал я Мурзика и направился по влажной от росы тропинке к сараю на дальнем конце участка. Там у меня среди сельскохозяйственного инвентаря стоял, сверкая белизной, предмет моей гордости — биотуалет. Он вызывал чувство черной зависти у соседей. Разумеется, у тех, кто не делал компоста. Всякий раз, посещая сарай, я думал: нужно перетащить биотуалет, хотя бы на веранду, а то ведь украдут. Соблазнятся те же соседи или, что гораздо вероятнее, гастарбайтеры из ближнего зарубежья. Но все никак не перетаскивал — побеждала моя природная лень.

С ветки большой раскидистой яблони, растущей возле дома, я сорвал плод с белой прозрачной кожицей.

— Фу, чтоб ты загнулась, трухлявая коряга. Давно пора от тебя избавиться, — проворчал я. К этому дереву требовался особенный подход. Если его благодарить, то оно, бывало, зазнавалось и прекращало плодоносить. И наоборот, если его ругать и обещать выкорчевать, то оно пугалось и поражало обилием сочных и вкусных яблок.

Строго похлопав по стволу дерева и пригрозив ему пальцем, я молодцевато расправил плечи и окинул взглядом свою дачу. Досталась она мне в наследство от умерших родителей — обыкновенных железнодорожников. Но, как некогда водилось, ударников коммунистического труда. Ударяли они, стало быть, ударяли по-коммунистически — и доударялись к преклонному возрасту до земельного участка, на котором возвели брусовой домик.

Мне же — их единственному отпрыску — в нынешнем году исполнилось сорок лет. Но я ровным счетом ничего не сумел добиться в жизни. За исключением разве только биотуалета. (Такая тонкая английская шутка.) У меня никого не было — ни жены, ни детей, ни настоящих друзей. Не преуспел я и в карьерном росте. Хотя, в общем-то, на работу мне было грех жаловаться. До недавнего времени я занимал неплохую должность. Был переводчиком в филиале одной зарубежной фармацевтической компании. Получал приличную зарплату.

Конечно, многие сочтут меня последним болваном, но этой весной я оттуда уволился. Взял и положил на стол начальника заявление об уходе. Надоело мне постоянно ощущать какой-то непонятный дискомфорт. Решил, что вполне могу обойтись без денег этой зарубежной компании. Я вырос в небогатой семье на городской окраине и привык с детства к скромному образу жизни. Мне не нравилось бывать в дорогих ресторанах, отдыхать на модных курортах, играть до утра в казино. Я не заводил бурных романов с роковыми женщинами. Довольствовался интрижками с доступными девицами, не требующих излишних хлопот и затрат.

Отдельный разговор — Диана. Без малейшей надежды на взаимность, я любил эту женщину уже больше десяти лет. Ради нее, собственно, и стремился сделать карьеру. Но вот не получилось. Чего-то не хватило для достижения окончательного успеха.

К тому же муж Дианы, Артур Штукатуренко — человек непомерных амбиций и обладатель университетского диплома с отличием — везде и всегда меня перегонял. Ну, а сейчас Артур и вовсе достиг недосягаемых высот. Он был генеральным директором и совладельцем крупной сети продовольственных магазинов.

Коль так, зачем мне было лезть вон из кожи на своей фармацевтической компании? Зачем напрягаться?

Я имел все, что может скрасить жизнь любого одинокого российского гражданина. Двухкомнатную квартиру у метро «Водный стадион», почти новый автомобиль «Нива» цвета «баклажан», металлический гараж во дворе, добротную дачу по северо-восточному направлению. Коллекцию старинного фарфора, состоящую из севрских и кузнецовских кофейных чашек и блюдец. Не говоря уж, о прочих разных пустяках — вроде китайской ручки с золотым пером. Словом, имел все, что душе угодно.

Спрашивается, зачем мне было надо себя утруждать? Вскакивать каждое утро ни свет, ни заря, мчаться на работу и весь день корпеть в офисе над скучнейшей технической документацией? Я способен был обеспечить свое существование, занимаясь дома или на даче переводами художественной литературы. Слава Богу, мои институтские знания легко мне это позволяли.

За завтраком из писклявого радиоприемника я узнал последние новости. К счастью, наступивший день не был омрачен громкими преступлениями, стихийными бедствиями и техногенными катастрофами.

Потом по скрипучим ступеням поднялся в мансарду.

Недавно, в ходе генеральной уборки, я выкинул из нее все лишнее. Из мебели в мансарде остался только столик с компьютером. Да древний комод и колченогий стул с продавленным сиденьем. Заключительным штрихом являлся домотканый коврик, прикрывавший дефекты дощатого пола. Мансарда приобрела вид уныло-спартанский. Вроде служебного помещения обнищавшего госучреждения перед визитом аудиторской комиссии. Зато теперь ничто в ней не отвлекало меня от плодотворного интеллектуального труда.

Я распахнул окно и посмотрел на строения дачного поселка — они, будто насмерть перепуганные, чуть ли не вплотную лепились друг к другу. Это был наш отечественный парадокс. Имея столько пустующей земли, как ни у кого в мире, мы предпочитали жить тесно и скучено. Согласно пословице: в тесноте да не в обиде.

Однако довольно философствовать — пора было приниматься за работу.

Вчера я встречался со своим старинным приятелем Наумом Гольцем, главным редактором процветающего ежемесячного журнала. И тот буквально слезно просил меня как можно быстрее перевести рассказ одного американского автора. Причем гонорар обещал заплатить по самой высокой ставке.

Что ж, приятелей следовало выручать. Тем более, если это сулило хорошие деньги.

Послюнявив кончики пальцев, я вынул из пластиковой папки листы машинописного текста и прочитал на первой странице: Боб Блейн-младший «Переводчик». Хо-хо. Забавно — рассказ был прямо-таки о моей персоне.

Имя автора мне ничего не говорило. (Кстати, по-русски его фамилия значила нарыв либо чирей.) Я не знал Блейна-младшего. Ровно, как и Блейна-старшего. Не ведал, в общем, о Нарыве-Чиреи — ни младшем, ни старшем. Этих болячках на теле человеческом. Но так даже и к лучшему. Перевод неизвестного писателя не требует той тщательности и скрупулезности, как перевод прославленного мастера.

С улицы меня окрикнул звонкий женский голосок. Я выглянул из окна — перед домом, у изгороди, стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Ее участок располагался сразу справа от моего земельного надела.

— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь поселок!

— Сию минуту, Ирина! Лечу, как… э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль «Граф Цеппелин» в тридцатом году в Москву!