Дети богини Кали (СИ)

Онки, надо признать, была немного огорчена. Она ожидала чего-то более серьезного и интересного.

– Не грустите, – как будто читая её мысли, сказала девушка-координатор, – у вас на лице написано: ну и муть же это ваше партийное задание. А что вы, собственно хотели? Сразу судьбы людские вершить? Власть – это глубокое понимание происходящего, организация жизни целого народа, и она всегда начинается с малого. У нас не бывает неважных поручений, в удобных и безопасных пешеходных переходах заключено наше отношение к жителям страны.

Выйдя на улицу, Онки подумала, что и пешеходные переходы в каком-то смысле тоже вершат судьбы – не так давно её чуть не сбила на зебре какая-то чокнутая таксистка. «Бессмысленной работы не бывает. Есть работники, которые привыкли оправдывать свою лень нацеленностью на великое. Они могут сколько угодно сидеть сложа руки в ожидании «достойного дела», отпихивая «ничтожные», по их мнению, поручения.» И Онки принялась трудиться на новом месте с прежним энтузиазмом.

–

Онки переехала в общежитие для партийных работников. Условия те еще, но когда ее это волновало? – крыша над головой есть, не течет, стены не трескаются, и на том спасибо. Машину пришлось продать, чтобы выплатить часть штрафа за визит в чиновничий кабинет без приглашения. И, разумеется, в карманах у неё по-прежнему гулял ветер, теперь, пожалуй, он как никогда чувствовал себя там полноправным хозяином.

– Ты как там, что-нибудь уже решил? – Онки разговаривала с Саймоном из уличного автомата. Не выдержала. Позвонила-таки.

– А ты купила квартиру?

– Собираюсь… – Онки тошнило от вранья, и если она не могла сказать правды, то предпочитала уклоняться от прямых ответов, но в случае с Саймоном это почти никогда не срабатывало, он задавал вопросы в лоб и ожидал на них таких же простых и ясных, как удары молотка, ответов.

– И долго ты собираешься кормить меня обещаниями?

– Саймон, я люблю тебя и сделаю всё возможное, чтобы ты был счастлив, – произнося эту длинную и стандартную, как спичечный коробок, фразу, Онки ненавидела себя, – но и ты ради меня должен пойти хоть на какие-то уступки. Ты ведь знаешь, у меня сейчас новая работа в партии, не слишком денежная, мягко говоря, и еще этот штраф…

– Вот именно! И как ты представляешь себе нашу будущую жизнь?

– Ты будешь работать вместе со мною в партии. Как же иначе? – Онки видела это уже вполне ясно в своём воображении: Саймон, помогающий ей в работе, Саймон – ласковый хозяин на малюсенькой общежитской кухне, Саймон, желающий блага её стране, точно также, как и она сама, Онки просто не допускала мысли, что он может не захотеть разделить с нею тяготы служения родине…

– Ах вот как? Ты уже решаешь за меня?

– Что же в этом такого неестественного? Я женщина, то есть глава нашей будущей семьи, и вполне логично, что я принимаю решения, а ты мне подчиняешься…

– Это рассуждения будущего домашнего тирана, – заметил он насмешливо.

– Быть может, но ты ведь любишь меня? А любовь подразумевает готовность

чем-то жертвовать, идти со своей избранницей рука об руку, даже если не очень хочется…

– Хорошо, ну почему жертвовать должен именно я? – вопрос Саймона прозвучал довольно едко.

– Потому что жертвовать всегда лучше прихотями, а не серьёзным делом,– не покривив душой ответила Онки.

– Ах вот как? Ты считаешь, что жить в нормальной квартире и существовать на нормальные деньги – это просто прихоти?

– В каком-то смысле. Теоретически люди могут спать и на голой земле, монахи, например, и питаться кореньями. Человеку очень мало надо для жизни, на самом деле. Мы разбалованы излишествами…

– Ну, знаешь… – Саймон возмущенно сопел в трубку.

– Со временем у нас всё будет. Мы выплатим долг, подкопим немного… А пока придётся потесниться. У меня тут в комнате вполне можно жить и вдвоём, хоть она и маленькая, в ванной и на кухне, правда, тараканы, сантехника течёт, но ведь это всё временно…

– Жизнь она вообще временная, – съязвил Саймон.

– Мы всё преодолеем, – не обращая внимания на его сарказм, внушала ему Онки, – главное, честно трудиться. Партия позаботится о тех, кто не жалеет сил для её развития…

– Да иди ты к чёрту со своей партией! – голос Саймона слегка задрожал, так, словно он собирался заплакать, – почему ты считаешь, что люди должны соответствовать твоим ожиданиям? И сразу меняться, сминаться, как глина, в соответствии с твоими претензиями? У меня совершенно иные представления о счастье – я хотел бы жить в маленьком домике у моря, своём собственном, тихо и спокойно, выходить по утрам на веранду и пить чай, любуясь рассветом над водой, растить детей, пусть их было бы много, чем больше, тем веселее, и они бегали бы босиком по лужайке, и смеялись…

– Мещанство, – прокомментировала Онки с отвращением,– инертность, леность…

– Ну вот поэтому нам с тобой и не по дороге, – произнёс Саймон неожиданно смиренно, уже без всякой агрессии, без желания переубедить, он просто констатировал некий печальный факт об их отношениях, – удачи в партийной работе.

В тяжёлой металлической трубке автомата, забарабанили, застучали как градинки по крыше, короткие гудки. Онки устало повесила её на рычаг, и, облокотившись на пластиковое ограждение кабины, постояла немного, думая что-то отрывочное, невнятное. Мимо прошёл юноша в красном плаще с маленькой собачкой под мышкой. Стоящую на тротуаре девушку проглотило подошедшее такси… Начался дождь. Он расчертил длинными штрихами прозрачную стенку телефонной кабины. И Онки вдруг захотелось спать. Так много бумаг было сегодня, и завтра будет много бумаг, ещё больше…

Нажав отбой и швырнув телефон на столик, Саймон спрятал лицо в ладони. «Я ненавижу её, ненавижу… ну погоди, Онки Сакайо!..» Всякий раз, когда ему случалось разозлиться на эту девушку, ярость вспыхивала в нём с той же силой, что и любовь.

Он подошёл к окну. Весенний вечер звенел и сиял, ещё пока очень ярко, золотисто. На дворе ослепительно цвела черёмуха – лёгкий ветерок налетал и сдувал с неё легкие лепестки, носил их над парковыми дорожками – точно снежинки.

Саймон пошёл в умывальную и глянул в зеркало. Немного бледный, с возбуждённо горящими изумрудными глазами, тонко выпирающими ключицами в глубоком вырезе майки – он был удивительно хорош, и сам отметил это с неожиданным задорным злорадством. Вот я какой, Онки, но только тебе теперь ни за что не достанусь!

Саймон надел самую красивую из своих рубашек, атласную, нежно-нежно кремовую, с едва заметно серебрящимся на свету цветочным орнаментом, новую, на которую он очень долго копил и которую ни разу ещё не надевал – берег её для того дня, когда они наконец-то поедут с Онки Сакайо в мэрию…

«Какая она всё-таки засранка!»

Он тщательно подвел глаза, аккуратно повязал на свою стройную шейку модный галстук, однотонный, оттенка цветущей сирени, и хищно улыбнулся своему хорошенькому отражению. Задумав пакость, сразу почувствовал, что его настроение стало заметно лучше.