Просто пой (СИ)

Во рту пересохло. Между нами оставалось меньше десяти шагов. Потом шести. Пяти… Я видела в глазах у Джей то же исступленное напряжение, которое испытывала в тот момент сама.

Три шага. Два.

Я протянула руку и коснулась отражения в двери. Клянусь, в тот момент мои нервы были так напряжены, что на какую–то секунду я почувствовала вместо гладкого, холодного стекла тепло чужой ладони.

А потом мир раскололся на две части — ДО и ПОСЛЕ.

Почему–то ярче всего вспомнился последний вечер перед акцией. Той самой, возле здания суда…

Часам примерно к десяти сидеть в квартире сделалось невыносимо. Я пошла в ближайший магазин, купила там бутылку «Черного барона» — самого дешевого сухого красного вина — и вместе со своей добычей вышла в терпкие августовские сумерки, направившись в сторону сквера, чудом уцелевшего среди высоток из бетона и стекла.

И этот сквер, и старая скамейка, затерявшаяся среди старых тополей, смотрелись по–домашнему уютно. Скамейка была низенькой и жесткой, но сидеть на ней было удобно. Я даже подумала, что с удовольствием осталась бы здесь до утра… Вино я пила прямо из горлышка, и в голове шумело все сильнее. Но своей главной цели я добилась — от воспоминаний о последнем разговоре с Ладой уже не хотелось выть.

А еще — мне стало совершенно безразлично, что с нами случиться завтра, после акции.

Казалось, полицейский материализовался из сгустившихся вечерних сумерек. Я вяло покосилась на него, и сразу опознала сухощавую фигуру нашего квартального. Вина в бутылке оставалось меньше половины, и сейчас меня, наверное, не напугал бы даже ночной рейд «пятнистых». А квартальный надзиратель — и подавно. Этого невысокого мужчину с коротко подстриженными, чуть седеющими волосами и абсолютно блеклой внешностью я знала уже много лет. И не только потому, что он жил в соседнем доме.

Квартальный меня тоже, разумеется, узнал.

— Совсем сдурела?.. — спросил он сердито, попытавшись отобрать бутылку «Черного барона». Я отнюдь не собиралась ее отдавать. Пытаясь дотянуться до бутылки, надзиратель схватил меня за руку — но тут же разжал пальцы, будто бы нечаянно обжегся.

Наше с ним знакомство началось в городском парке, прилегавшем к моему району. В парке были детские аттракционы и вполне приличный роллердром, из–за которого я, собственно, туда и ходила. Мне в то время было лет четырнадцать–пятнадцать, и экстремальное катание было одним из главных удовольствий в моей жизни. Не проходило и недели, чтобы я не освоила какого–то очередного трюка и чего–то себе не разбила. Но серьезных травм у меня, как ни странно, не случалось.

Самое забавное, что в тот день я даже не собиралась делать ничего особенно опасного. Колено у меня еще не зажило с прошлого раза, и мне хотелось просто покататься. Безо всяких фокусов. Но на огороженную невысокими барьерами дорожку роллердрома, круто забирающую вниз, выбежал ребенок лет, пожалуй, четырех — в тот момент я даже не успела разглядеть, девочка это или мальчик. Я просто с ужасом почувствовала, что ни за что в жизни не смогу остановиться за оставшиеся несколько секунд. И, вместо того, чтобы вписаться в поворот «винтовой горки» роллердрома, махом перепрыгнула через барьер. Падать мне пришлось метров с полутора, не больше, но внизу, к несчастью, был асфальт. Боль показалось ослепительной, как вспышка режущего белого света. Я сломала руку (как позднее выяснилось, в двух местах), окончательно добила уже поврежденное колено и ободрала себе всю щеку. (Надо было видеть, как я выглядела несколько дней спустя, когда мать, свято верившая в старые проверенные средства, все–таки преодолела мое бурное сопротивление и пустила в ход зеленку).

Скорую мне вызывал отец той самой девочки, которую я умудрилась все–таки не сбить. Ревущую дочку забрала домой его жена. А сам мужчина в это время помогал мне подняться на ноги и, опираясь на него, доковылять до ближайшей скамейки. Вид у него при этом был такой, как будто бы он опасался, что я прямо тут, на месте, отдам концы. Мало того — когда машина все–таки приехала, он поехал со мной в больницу. Так, как будто это было чем–то само собой разумеющимся. Врачи, должно быть, приняли его за моего отца, и никаких вопросов задавать не стали. Я к тому моменту уже знала, что мой неожиданный помощник — полицейский, наш квартальный надзиратель и вдобавок — мой сосед. Надо сказать, на тот момент меня это не слишком впечатлило. Никаких причин недолюбливать служителей правопорядка у меня в то время еще не было. Я и представить себе не могла, что через пару лет окажусь на «особенном контроле» и должна буду еженедельно являться к надзирателю по своему району. И тогда это случайное знакомство в парке окажется очень важным, потому что от характеристик, которые будет писать мне этот бесцветный человек, будет зависеть очень многое… вплоть до решения о моем направлении за «зону изоляции».

Свой прыжок через барьер «винтовой горки» я всегда считала просто рефлекторной реакцией испуганного человека. Но квартальный видел это несколько иначе. Он неоднократно повторял, что если бы я не решилась на этот отчаянный поступок, неизвестно, чем бы кончилась та давняя история. И что, в конечном счете, во всем виноват именно он, так как не уследил за своей дочерью.

Когда он говорил об этом, я не спорила. Во–первых, потому, что из всех полицейских этот был, пожалуй, единственным, кто никогда не вызывал у меня раздражения. Работу он, конечно, выбрал мерзкую, но человеком был, по сути, неплохим.

Была и более рациональная причина с ним не спорить. Если человек, который пишет тебе ежегодную характеристику, считает, что он чем–нибудь тебе обязан, это исключительно удобно. Ну, вы понимаете.

— Вставай. Пойдешь со мной, — сказал квартальный.

Голос звучал как будто бы издалека. Все–таки полбутылки — это много…

Я лениво осклабилась.

— Куда? В участок?

— Нет. До дома провожу.

— До дома я сама дойду. Попозже. Но за предложение — спасибо.

— Хватит придуриваться, — разозлился надзиратель. — Поднимайся. И отдай мне эту дрянь.

Ага, сейчас.

— Ладно. Не хочешь по–хорошему — значит, пойдем в участок. Оформлю обычный привод, раз ты других слов не понимаешь.

Я даже не шелохнулась. Еще несколько секунд он делал вид, что ждет, пока я встану. В тот момент мне было даже любопытно, что он скажет. Вообще — на фоне остальных событий моей жизни этот эпизод казался до смешного незначительным. Несколько часов назад я окончательно рассталась с Ладой. Завтра вечером, возможно, навсегда лишусь свободы. Рядом с этим наше препирательство из–за бутылки «Черного барона» начинало выглядеть как минимум нелепым.

Он еще чуть–чуть помедлил.

— Слушай, ты сама–то понимаешь, что творишь? Распитие спиртных напитков в публичном месте…

— Мелочь, административка, — возразила я небрежно. Просто чтобы его немного подразнить. Квартальный мигом клюнул на наживку и сурово сдвинул брови.

— Для кого другого — административка, а конкретно для тебя — последняя «палочка» в досье. Даже две сразу. Еще и неподчинение сотруднику полиции. Может, тебе напомнить, что о каждом твоем правонарушении я должен в обязательном порядке докладывать в КОСП?.. Своего ума нет — так хоть других не подставляла бы своими выкрутасами. Мне–то ты что теперь прикажешь делать?

— В каком смысле?

— Да в прямом. Или ты думаешь, что я хочу, чтобы тебя отправили в колонию?

Я чуть заметно усмехнулась.

— Ну, значит, не докладывайте.

— Дура, — в сердцах высказался он. — Я‑то, может, и не доложу. Вот только ты с подобным поведением все равно там окажешься.

«И даже раньше, чем ты думаешь» — мысленно согласилась я, впервые за все время нашего знакомства перейдя на «ты» — о чем мой собеседник, впрочем, так и не узнал. — «Когда ты говоришь о моем безрассудном поведении, которое однажды приведет меня в тюрьму, ты подразумеваешь, что это может случиться со мной через месяц, или, может быть, через полгода. Или даже через год. Но я‑то знаю, что это случится завтра».