Последний человек

Для проповедника Джульетта оказалась легкой добычей. Чувствительность и постоянные страхи побуждали ее следовать каждому порыву, а любовь к ребенку заставляла цепляться за каждую соломинку в надежде его спасти. Ее рассудок, однажды уже помутившийся, а теперь почувствовавший твердую руку, готов был верить всему. Прекрасная как богиня, наделенная на редкость мелодичным голосом, готовая усердно служить своей вере, эта новообращенная сделалась для главаря Избранных неоценимой помощницей. В день встречи на Вандомской площади я заметил ее в толпе; вспомнив, что обязан Джульетте чудесным спасением моей покойной подруги в ту ноябрьскую ночь, я упрекнул себя в неблагодарности и почувствовал, что должен всеми средствами образумить ее и во что бы то ни стало вырвать из когтей лицемерного хищника.

Не стану сейчас перечислять все уловки, какие употребил я, чтобы проникнуть в его убежище во дворце Тюильри, и рискую наскучить, описывая свои попытки, неудачи и упорство. Наконец мне удалось попасть туда; бродя по залам и коридорам, я надеялся встретить бедную новообращенную. Вечером я сумел незаметно смешаться с обитателями дворца, собравшимися в часовне, чтобы выслушать красноречивую и хитрую проповедь своего вождя. Рядом с ним я увидел Джульетту. Ее темные глаза, в которых мелькала искра неистовой веры, были устремлены на него. На руках она держала ребенка, которому еще не было года, и только малютка мог отвлекать безумицу от жадно впитываемых ею слов пророка. Когда проповедь была окончена, все собравшиеся разошлись и в часовне осталась лишь та, кого я искал. Ее дитя уснуло; она положила его на подушку, а сама села подле, на пол, сторожа спокойный сон младенца.

Я подошел к ней. В первый миг на лице Джульетты выразилась радость, которая исчезла, когда я ласково и настойчиво принялся уговаривать ее бежать вместе со мной из логова суеверий и несчастий. Она опять мгновенно превратилась в безумного фанатика и, если бы не природная кротость, осыпала бы меня проклятиями. Она заклинала меня, она приказывала мне оставить ее.

— Берегитесь! Берегитесь! — кричала она. — И уходите, пока это возможно. Сейчас вы в безопасности. Но порою меня посещают видения, я слышу голоса, и, если Предвечный явит мне Свою волю, если шепнет, что ради спасения моего ребенка вы должны быть принесены в жертву, я кликну слуг того, кого вы зовете тираном, они разорвут вас на части, и я даже слезы не пророню над тем, кого любила Айдрис.

Она говорила поспешно, глухим голосом; взгляд ее сделался диким. Дитя проснулось и, испугавшись, заплакало. Плач его терзал сердце несчастной матери. Нежные слова, обращенные к ребенку, мешались у нее с гневными приказаниями оставить ее. Будь это возможно, я решился бы силой увести Джульетту из логова негодяя, надеясь на целительный бальзам разумного и ласкового ухода. Но выбора у меня не было, и я даже не мог дольше уговаривать ее. В галерее уже раздавались шаги и голос приближавшегося проповедника. Джульетта, прижимая к груди своего ребенка, выбежала в другую дверь. Я все же приготовился следовать за ней, но тут вошел мой враг, а с ним и его приближенные. Меня схватили, и я стал их пленником.

Помня угрозы несчастной Джульетты, я ожидал, что на меня обрушится вся мстительная злоба пророка и его последователей. Меня начали допрашивать. Ответы мои были простыми и искренними.

— Он собственными устами вынес себе приговор! — воскликнул обманщик. — Он сознается, что намеревался увлечь с пути спасения нашу любимую сестру в Господе. В темницу его! Завтра он умрет. Мы обязаны сделать его устрашающим примером, чтобы отпугнуть детей греха от нашего приюта спасенных.

Его лицемерная болтовня вызывала во мне отвращение, но я считал недостойным вступать с негодяем в словесную борьбу. Я спокойно ответил ему, ибо мне думалось, что, оставаясь верным себе, отважным и решительным, можно пробиться сквозь толпу маньяков, даже стоя у эшафота.

— Помни, — промолвил я, — кто я такой, и будь уверен, что смерть моя не останется неотмщенной. Лорд-протектор, чьей законной власти ты подчинен, знал о моем намерении и знает, что я здесь. Весть о моей гибели дойдет до него, и ты вместе со своими несчастными жертвами долго будешь сам лить слезы над трагедией, которую хочешь разыграть.

Мой противник не соизволил ответить мне даже взглядом.

— Вы знаете свой долг, — сказал он окружающим. — Повинуйтесь!

Я был вмиг повержен на землю и связан; мне завязали глаза и куда-то повлекли. Руки мои были освобождены и повязка снята с глаз, лишь когда я очутился один в непроницаемых стенах темницы.

Таков был результат моей попытки спасти от преступника одну из его жертв; мне не верилось, что лжепророк решится предать меня смерти. Однако я находился в его руках; этот честолюбец шел темным путем жестокости; власть его покоилась на страхе; ему легче было произнести слово, обрекавшее меня на никому не ведомую смерть в темнице, чем проявить милосердие. Он, вероятно, не отважился бы казнить меня публично; но убийство без огласки могло отпугнуть любого из моих спутников от повторения моей попытки; и при должной осторожности он мог избежать розысков и не навлечь на себя месть Адриана.

Два месяца назад, под сводами еще более темными, мне хотелось лечь и найти покой в смерти; теперь мысль о смерти приводила меня в содрогание. Воображение рисовало мне то один, то другой вид уготованной мне казни. Обрекут ли меня на смерть от голода? Или гибель будет таиться в пище, которую мне принесут? Подкрадется ли смерть, когда я усну? Или мне придется бороться с убийцами, зная, что буду побежден? Я жил на земле, население которой уменьшилось до того, что могло быть сосчитано ребенком; многие месяцы я жил, слыша шаги смерти рядом с собой и по временам видя, как тень костлявой ложится поперек моего пути. Я думал, что научился презирать этот зловещий призрак и смеяться над его могуществом.

Любую другую судьбу я принял бы смело и даже вышел бы без страха ей навстречу. Но умереть ночью от рук бездушных убийц, когда никого не будет вокруг, чтобы слышать мои прощальные слова и закрыть мне глаза дружеской рукою; умереть в схватке, с озлоблением и ненавистью в душе? Зачем, мой ангел, вернула ты меня к жизни, когда я уже вступил в преддверие могилы? Неужели затем, чтобы туда вскоре был низвергнут мой изуродованный труп?

Проходили часы, казавшиеся столетиями. Если бы я мог облечь в слова все мысли, которые чередой проходили в моей голове за это время, их хватило бы не на один том. В сыром подземелье покрытый плесенью пол был холоден как лед; я начал также ощущать голод, но снаружи не доносилось ни звука. Негодяй объявил, что завтра меня ждет смерть. Но когда наступит завтра? Или оно уже наступило?

И вот кто-то открывает дверь. Я слышу, как поворачивают ключ, как медленно отодвигают засовы. Пока открывали дверь за дверью, до меня доносились звуки из дворца; я услышал, как часы пробили один раз. Я решил, что идут убивать меня. Для публичной казни час неподходящий. Я прижался к стене напротив двери; напряг все свои силы; собрал все свое мужество. Легко я им не дамся. Дверь медленно повернулась на петлях. Я приготовился ринуться на убийцу и схватиться с ним, но, когда увидел, кто вошел, все во мне переменилось. Эго была Джульетта; бледная и дрожащая, она стояла на пороге, держа в руке светильник и печально глядя на меня. Но она тут же овладела собой, и глаза ее блеснули.

— Я пришла спасти вас, Вернэ, — сказала она.

— И себя также! — воскликнул я. — Милый друг, неужели мы можем спастись?

— Ни слова больше, — ответила она. — Следуйте за мной.

Я повиновался. Мы неслышно миновали несколько коридоров, не раз подымались по лестницам и следовали длинными галереями. В конце одной из них Джульетта отперла дверь; порыв ветра погасил наш светильник, но зато я увидел благословенные лучи луны и лик небес. Тут Джульетта впервые заговорила:

— Вы в безопасности. Храни вас Бог. Прощайте!

Я схватил ее за руку.

— Дорогой друг! — воскликнул я. — Бедная, заблудшая жертва, разве вы не хотите бежать вместе со мной? Разве вы не рискнули всем, чтобы устроить мой побег? Не думайте, что я дам вам вернуться и одной встретить всю ярость негодяя? Никогда!