Нераздельные (ЛП)

Он запирает свою старую жизнь и воспоминания о близких где-то в дальней кладовой сознания — так же надежно, как письма, запертые в Сонином сундуке.

4 • Лев

Это можно назвать чем угодно, только не покоем.

Он снова в кронах деревьев. Глухая ночь, полная, однако, звуков и жизни. Полог леса колышется, словно аквамариновые облака в голубом свете полной луны.

Лев опять следует за кинкажу, обезьяноподобным существом с огромными глазами — симпатичным, но смертельно опасным. Юноша знает, что гонится за собственным духом. Дух несется перед ним сквозь верхние ветви густого тропического леса, увлекая к чему-то, похожему на судьбу. Но судьба Лева — не неизбежная данность, а будущее, которое он может создать сам.

Леву часто снятся кинкажу и полет в кронах деревьев. Каждое посещение этого странного святилища предназначения придает ему сил, напоминает, что он трудится ради достойной цели.

Свои сны, замечательно яркие и живые, он всегда помнит после пробуждения. Это дар свыше, который он принимает с благодарностью. Дело не только в насыщенности и детальности пейзажа, делающих сновидение предельно осязаемым, но, скорее, в несущихся со всех сторон звуках ночной жизни — щебете, пении, стрекоте… В запахах деревьев и почвы далеко внизу — таких земных и в то же время надмирных. В ощущении ветвей, хлещущих его по рукам, ногам, хвосту… Да, хвосту, потому что Лев слился теперь со своим кинкажу. Он стал им, и это сделало его цельным.

Лев знает, что ждет дальше: край леса, край мира. Но на этот раз что-то явно не так. Внутри него нарастает некое зловещее предчувствие, какое не раз бывало у него в жизни, но впервые проявляется во сне.

Ночной бриз доносит до него какой-то неприятный запах. Дым! Умиротворяющий голубой пейзаж сначала окрашивается в лавандовый, а затем в багровый тона. Лев оборачивается и видит: позади встает полыхающая стена лесного пожара. Она пока еще далеко, не меньше мили, но огонь пожирает деревья с пугающей быстротой.

Звуки мирной ночной жизни превращаются в крики ужаса. Птицы всполошенно взмывают в небо, но, объятые пламенем, не успевают улететь. Лев поворачивается спиной к приближающемуся огню и стремительно прыгает с ветки на ветку, пытаясь убежать от пожара. Ветви возникают перед ним как раз там, где нужно; и он уверен, что смог бы уйти от таинственного пламени, если бы… если бы лес был бесконечен. Но это не так.

Он летит дальше, и скоро — слишком скоро — джунгли кончаются. Крутой обрыв отвесно уходит в бездонную пропасть забвения, и в небе перед Левом лишь луна, до которой, кажется, можно дотянуться рукой.

Сорви луну с неба, Лев.

Он знает — у него получится! Если прыгнуть повыше, то можно будет вцепиться в луну когтями и сорвать ее с неба. И когда она обрушится вниз, ударная волна задует пожар, как дыхание Господа задувает свечку.

Лев собирает воедино всю свою отвагу, а обжигающий жар уже льнет к его спине. Он должен верить в успех. Промахнуться нельзя. Объятый пламенем, он взмывает в небо и — чудеса! — достигает луны, вонзает когти… но недостаточно глубоко.

Он не может удержаться, луна выскальзывает из пальцев, и он падает, падает, а позади огонь пожирает то, что осталось от джунглей. Лев низвергается из этого мира в заброшенный уголок вселенной, куда не залетают даже сны.

Зубы Лева лязгают, он дрожит с такой силой, что это больше походит на конвульсии.

— Играешь на кастаньетах, братишка? — говорит кто-то, наклонившись над ним. В мгновение, когда сознание его еще не определилось во времени и пространстве, Леву кажется, что это одна из его старших сестер, что он дома — совсем еще маленький невинный ребенок. Но в следующий миг приходит понимание, что этого не может быть. Его сёстры, как и вся остальная семья, отреклись от него. С ним говорит его названая сестра Уна, девушка из народа арапачей.

— Я бы отключила кондиционер, но в этом вшивом Аймотеле все автоматизировано, а термостат почему-то решил, что в комнате 92 градуса [7].

Лев так замерз, что не может говорить. Он изо всех сил стискивает зубы, чтобы те не стучали, но результат не слишком обнадеживает.

Уна подхватывает упавшее на пол одеяло и укрывает юношу. Затем берет еще и покрывало и кладет сверху.

— Спасибо. — Наконец он в состоянии что-то просипеть.

— Ты и вправду сильно замерз или у тебя температура? — спрашивает Уна и щупает его лоб. Почти два года никто не щупал ему лоб, чтобы узнать, нет ли у него жара. Лева внезапно омывает волной непонятного и неуместного чувства.

— Температуры нет. Просто замерз, — констатирует Уна.

— Спасибо еще раз, — шепчет он. — Мне лучше.

Лев понемногу согревается. Зубы лязгают уже не так часто, и дрожь постепенно прекращается. Он дивится: насколько же далек был его сон от реальной жизни! Каким образом испепеляющий жар так быстро претворился в холод, царящий в этом придорожном мотеле на полпути между двумя медвежьими углами? Но холод и жар — это две стороны одной медали, разве не так? И то, и другое в крайнем своем проявлении смертельно опасно. Лев закрывает глаза и пытается снова уснуть, зная, что в ближайшие дни ему понадобятся все его силы.

Утром он просыпается от звука закрывающейся двери. Наверно, Уна ушла, думает он. Но нет, она как раз наоборот вернулась.

— Доброе утро, — здоровается девушка.

Лев невнятно мычит — у него еще недостаточно энергии, чтобы разговаривать. В комнате по-прежнему собачий холод, но под двумя одеялами тепло.

Уна протягивает ему два пакета из Макдональдса — по одному в каждой руке.

— Выбирай — инфаркт или инсульт?

Лев зевает и садится на постели.

— Только не говори, что рак у них закончился…

Уна трясет головой:

— К сожалению, рак только после одиннадцати тридцати.

Он забирает пакет из ее левой руки и обнаруживает в нем «яйца мак-что-то-там». Ух ты! Такая вкуснятина не может не быть смертельной. Ну что ж, если эта еда собирается его убить, ей придется стать в очередь за Инспекцией, хлопателями и, само собой, Нельсоном.

— Каков наш план, братишка? — спрашивает Уна.

Лев уписывает остатки завтрака.

— Сколько еще до Миннеаполиса?

— Часа три.

Он тянется к своему рюкзаку, извлекает оттуда фото двоих орган-пиратов, за которыми они охотятся. У одного не хватает уха, другой смахивает на козла.

— Хочешь взглянуть еще раз? — спрашивает он.

— У меня их рожи отпечатались в мозгу намертво, — отвечает Уна, даже не пытаясь скрыть отвращение. — Все равно, думаю, ничего у нас не выйдет. Миннеаполис и Сент-Пол — города большие. Найти там двоих подонков, которые не хотят, чтобы их нашли — штука почти невозможная.

Лев тонко улыбается:

— С чего ты взяла, что они не хотят, чтобы их нашли?

Вот тут Уна садится рядом с ним на кровать, впивается в него пристальным взглядом и повторяет:

— Так какой у нас план, братишка?

Чандлер Хенесси и Мортон Фретуэлл. Два орган-пирата, ушедшие живыми с территории арапачей после того, как захватили в лесу группу детей, среди которых был и Лев.

Уил Таши’ни, единственная любовь Уны, спас их тогда. Он отдал себя в обмен на жизни Лева и других ребят. Пираты пошли на это, потому что у Уила имелось нечто, стоившее огромных призовых денег: талант, заключенный в его руках и части мозга. Уил был великолепным гитаристом. Пираты забрали его, оставив Лева расхлебывать последствия. Не в силах Лева было помешать самопожертвованию Уила, и все же арапачи обвинили именно его. Ведь он чужак, как и орган-пираты; он — беглец, пришедший из того же вывихнутого внешнего мира. Даже Уна испытывала к нему двойственные чувства. «Ты предвестник несчастья», — сказала она ему однажды. И была права. Куда бы Лев ни направился, за ним по пятам следуют всякие невзгоды. И все же он надеется сломать шаблон. Наверняка это будет легче, чем достать с неба луну.