Ветер над яром (сборник)

И вдруг — неожиданное отрезвление. На одной из картин все было до боли знакомо — руины зданий, пламя, клубы дыма, багровые облака, фигурки людей и множество безобразных тварей — должно быть, мутантов. Франц прочел надпись: “Иероним Босх. Воз с сеном. Правая часть триптиха “Ад”. Сена никакого на картине не было, и слово “ад” было непонятно, но не это, а некое другое несоответствие заставило Франца призадуматься. Он уже хотел было задать вопрос Лейтенанту, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Доктор. Он был бодр, в прекрасном расположении духа. В руках большой термос — уникальная вещь, пережившая Красную Черту. Доктор им очень дорожил.

— Добрый вечер, молодые люди, добрый вечер, Петр! Прекрасная компания собралась, вот и отлично, сейчас чай пить будем.

Лейтенант буркнул: “Привет, Адам” — и отложил в сторону альбом.

Щур-Толмач захлопнул брошюрку и сделал шаг вперед. По лицу Толмача было видно, что “полтора человека” принял какое-то решение.

Франц его опередил:

— Доктор, можно вопрос?

— Давай, сынок, что у тебя там?

Франц ткнул пальцем в картину Босха:

— Доктор, разве бывают цветные фотографии? Ведь это фотография?

— Нет, Франц, это не фотография. Это работа художника. Это… м-м… нарисовано.

— Как нарисовано?! Разве можно так нарисовать?

Знакомство Франца с изобразительным искусством ограничивалось рисунками, сделанными мелом на каменных стенах.

— Видишь ли, Франц, сейчас такое, конечно, никто не сможет сделать. Но до Красной Черты были люди, которых обучали этому искусству. У них были особые краски, свои приемы… вот так…

— А мутанты? Как они оказались в картине? Вы же сами говорили нам, что они появились уже после Красной Черты?

Лейтенант коротко рассмеялся. Доктор растерянно смотрел на Франца. Наконец собрался с мыслями.

— Видишь ли, Франц, этот человек жил задолго до Красной Черты. Он ее и не видел. Он… ну, фантазировал, что ли… Понимаешь?

Франц ничего не понял, но на всякий случай кивнул.

Доктор явно не хотел продолжения разговора.

— Ну что же мы, право? Давайте, наконец, чай пить… Чай, чай…

Щур-Толмач разинул рот, намереваясь что-то сказать, но передумал.

Доктор засуетился, выставляя на стол разнокалиберные чашки, кувшинчик с вареньем из ягод верасники, уже слегка черствые лепешки. Когда все расселись вокруг стола, он отвинтил колпачок термоса, извлек пробку (из горлышка пошел парок) и разлил ароматный напиток по чашкам.

Чай пили в молчании, не спеша, вдумчиво, макая лепешки в кувшинчик с вареньем. В мире Франца к еде люди относились очень серьезно.

Франц никак не мог взять в толк, почему эту жидкость Доктор называет чаем. Откуда он взял это слово? Ведь это был просто отвар шиповника и еще нескольких растений, ни одно из которых чаем не называлось. Он каждый раз задумывался над этим и каждый раз забывал спросить. Не успел и в этот раз. Доктор отставил термос и в упор посмотрел на Щура-Толмача:

— Чувствую, молодые люди, вы что-то хотите рассказать.

Щур-Толмач спокойно выдержал взгляд Доктора и голосом Щура просто ответил:

— Да.

И начал рассказывать про дневную экспедицию на верхушку телевышки. Франц окаменел от такого предательства. После одного несчастного случая подобные вылазки были строжайше запрещены, и вот теперь Щур… Франц принялся корчить страшные рожи, пытаясь заставить Щура замолчать, но тот его игнорировал. Лейтенант смотрел на рассказчика с недоумением. Доктор, покусывая губу, хмурился, но пока не перебивал. Франц понял, что Щура не остановить, и смирился. Но когда Щур стал рассказывать, как он, Франц, свалился за пределы площадки, Франц не выдержал:

— Да что ты врешь! Не было этого!

Щур-Толмач бросил на него быстрый взгляд:

— Было! Просто ты не помнишь. Об этом я еще скажу. А что было, так ты Толмача спроси, он тоже видел.

Толмач тут же перешел на свой собственный голос:

— Точно было! Я видел…

Он запнулся и замолчал. Надо полагать, Толмач еще хотел что-то сказать, а Щур считал, что уже достаточно, и между ними завязалась обычная их борьба за право голоса. Борьба, которая почти всегда заканчивалась победой Щура.

Паузой воспользовался Доктор. Голос его был ледяным:

— Это и есть то самое самообразование, которым ты хотел заняться, Франц? Между прочим, молодые люди, законы, которые мы у себя вводим, вызваны к жизни вескими причинами. И созданы они для того, чтобы их выполняли. А я — то считал вас вполне взрослыми, разумными людьми…

— Доктор, — ответил Толмач голосом Шура, — запреты существуют еще и для того, чтобы их временами нарушать. Иначе не будет никакого прогресса. Мы сегодня, конечно, нарушили запрет, но зато сделали открытие, последствия которого трудно предсказать.

— У вас какой-то абстрактный спор, — вмешался Лейтенант, — оставьте высокие материи, держитесь фактов. Я так и не понял — свалился Франц с вышки или нет. Если свалился, то как жив остался?

— Свалился, свалился, — ответил Щур-Толмач, — а вот как он жив остался, мы и сами не поняли, пока на нас коршун не напал.

— Еще и коршун… — Доктор схватился за голову. — Вижу, скучно вам там не было. Ну давай, давай, все рассказывай, без утайки. Разбивай сердце старого человека.

Щур-Толмач рассказал о коршуне.

— Это-то ты хоть помнишь? — спросил он Франца.

— Это помню.

— Все в деталях? Как ты от него увертывался?

— Я не увертывался. Я стоял себе неподвижно, это он все время промахивался.

— Да? И с чего это он вдруг столько раз промахивался?

— Не знаю… Я думал, это ты его психополем с толку сбиваешь.

Голова Толмача повернулась к Доктору.

— Шестнадцать лет назад, когда мне было десять, а Францу два года, он впервые попал в нашу клинику, и вы дали нам, телепатам, задание выявить у него способности к телепортации. Там еще был какой-то случай со стеной. Вы помните?

— Да, конечно.

— И как вы знаете, никаких способностей к телепортации мы у него не нашли. А вот сейчас…

— Я понял. Значит, способности такие у него все-таки были. Только так глубоко запрятанные, что проявляются лишь в минуты смертельной опасности. Как на этот раз или в том случае со стеной. Я тебя верно понял?

— Насчет опасности верно, а насчет телепортации — нет. Тут все гораздо интереснее.

— Еще интереснее! Куда уж дальше?!

— Ну, сначала-то я тоже подумал — телепортация. Свалился человек вниз — смертельная опасность — включились скрытые потенции и т. д. Но одна деталь из этой картины выпадала.

— Какая же?

— Ограждение. Я же сам видел, как прут сломался. А когда Франц вновь оказался на площадке, то перила снова стали целехонькими. Что ж, думаю, он по пути обратно еще и перила починить успел? Что-то тут не так. И самое главное, по Францу видно было, что он ни черта не помнит. Мы бы, наверно, и до сих пор голову ломали, да тут, к счастью, коршун подвернулся. Когда началась эта коррида…

— Ишь ты, — встрял Лейтенант, — слова-то какие знает — коррида!

— Лейтенант, — укоризненно произнес Щур-Толмач, — вы же сами давали нам “Фиесту” читать.

— А-а, действительно… Я забыл.

— Не перебивай, Петр, — сказал Доктор Лейтенанту и, обернувшись к Щуру-Толмачу, потребовал: — Продолжайте, молодые люди.

— Да, так вот, пошла эта самая коррида, и я мог уже присмотреться, что к чему. А потом взял да и вошел в подсознание Франца, и теперь знаю то, чего он и сам пока не знает.

— Ну и что же? Будете вы говорить?!

— Он не телепортировался, доктор, он совершал скачки во времени.

— Как?! Бред! Ведь это невозможно!

— Ну, вообще-то невозможно. Неодушевленный предмет привязан к своему времени, зафиксирован в определенном моменте “сейчас”, и перебросить его в другой момент нельзя. Но вот человек… Для человека есть возможность путешествовать во времени.

— С любопытством про такую возможность послушаю. Чем же человек отличается в этом плане от, скажем, кирпича?

— Тем, что он, в отличие от кирпича, мыслит.