Ветер над яром (сборник)

“Алекс, запоминайте, информация стирается по мере того, как вы ее читаете. Сделайте ксерокопию материала о слушании в конгрессе. Найдите данные о Джеймсе Скроче — генетике, погибшем четыре года назад. Скроч и Льюин знали друг друга, очевидно, вместе работали. Очень срочно. Новую информацию получите завтра в восемь утра по коду (записывайте!) 332/54-2А/37”.

Буквы бежали по дисплею довольно быстро, Воронцов едва успевал запоминать. Текст исчез, остались слова “нет информации”.

Очень утомительно — думать об одном, а разговаривать о другом, изображая заинтересованность. В кафе к Воронцову подсели Крымов и Зеленков из “Недели”. Оба удивились, что Воронцов до сих пор не слышал о трагедии в Африке, “Где я могу ночью, — думал он, — найти информацию об этом Скроче? Впрочем, это здесь скоро ночь, в Москве наступает утро, Ирине вставать в семь…”

— Днем сообщили сразу два агентства, — говорил Зеленков. — Ты действительно не слышал? Совет безопасности уже собрался, журналистов не пустили, сообщение будет в полночь — вот ждем. Якобы намибийцы напали на южноафриканский город Апингтон и учинили разгром. Сотни убитых. Хортес принял меры — неясно, какие. Представитель из Виндхука утверждает, что это провокация. Наверно, так и было. Зачем Намибии этот конфликт? Но факт есть факт — Иоганнесбург без предупреждения дал ракетный залп по намибийским пограничным областям. Часть ракет несла тактические ядерные заряды.

— Одна, — коротко вставил Крымов.

— Одна, — согласился Зеленков. — Вот эта одна и взорвалась над территорией ЮАР, в двухстах километрах от Апингтона, где-то в районе реки Оранжевой. Хорошо еще, что там пустыня. Но все же немало людей погибло. Ядерный взрыв! Намибия обратилась в Совет безопасности.

— Третий взрыв в атмосфере за пять лет, — хмуро сказал Крымов. — Теоретики в ООН обсуждают, что бы случилось, если бы ракета достигла цели.

— Какой цели? — спросил Воронцов, отвлекаясь от своих мыслей.

— Судя по траектории, это Виндхук.

— Была бы война, — Зеленков тоже помрачнел. — Алексей, ты будешь давать Льву информацию?

— Конечно, — сказал Воронцов. — Честное слово, ребята, я ни о чем не знал. Лев дал мне поручение, и я влез в него, кажется, глубже, чем следовало.

— Секрет? — оживился Зеленков.

— Какой секрет… Выяснить, почему некий физик Льюин переметнулся от “голубей” к “ястребам”.

— Вам так и не удалось с ним связаться? — поинтересовался Крымов.

— Удалось. Но говорить он не пожелал…

Прежде чем покинуть клуб, Воронцов зашел в компьютерный зал и вызвал список ведущих специалистов университета штата Нью-Йорк. Генетиков было несколько, но только один имел звание профессора. Некий Джордж К.Сточерз.

Остановив машину у ближайшего уличного автомата. Воронцов зашел в кабину и полистал телефонный справочник. Время было не позднее, у Сточерза ответили сразу. В уличных таксофонах еще не установили видеокамер, и Воронцов не видел лица собеседника.

— Профессор Сточерз?

— Да. Кто говорит?

— Прошу извинить за беспокойство. Я корреспондент газеты “Хроника”. Воронцов.

— “Хроника” — это из эмигрантских? Не читаю.

— Нет, это московская газета. Мне бы хотелось с вами побеседовать.

Короткая пауза.

— Я не очень представляю себе…

— Объясню, профессор. Мы готовим материал о достижениях современной генетики, и нас заинтересовали работы Джеймса Скроча. И его судьба — чисто по-человечески. Возможно, вы его знали…

— Конечно. Скроч… Господи, он был… Ну, хорошо. Приезжайте.

— Когда вам удобно, профессор?

— Да сейчас! Право, я начинаю сомневаться, что вы репортер. В вас нет напора. Или это черта русского характера?

— Буду у вас через полчаса, — сказал Воронцов.

Сточерзу было под пятьдесят. Выглядел он молодо, но был совершенно сед. Минут десять они приглядывались друг к другу и вели пустой разговор о нынешней осени. Жена Сточерза оставила их одних в гостиной, разлив по бокалам напитки. Кофе Сточерз приготовил сам.

— Мистер Воронцов, — сказал он, отхлебнув из чашечки, — я никогда прежде не говорил с русскими журналистами. С биологами знаком… Если вы не возражаете, мы вернемся к этой теме позднее, когда вы напишете о Скроче. Ведь вы за этим приехали? Честное слово, — не удержался он, — ни один наш репортер не позволил бы себе тратить время на посторонние беседы. Несколько заранее продуманных вопросов, и до свидания.

— У меня нет заранее продуманных вопросов, — признался Воронцов. — Я знаю, что Скроч был хорошим генетиком и погиб четыре года назад.

— Скроч был талантливым генетиком. Я работал с ним, у нас есть несколько общих публикаций. Собственно, разве вы не потому обратились ко мне, что прочитали мою фамилию рядом с его?

— Отчего он умер? — Воронцов проигнорировал вопрос Сточерза, ему вовсе не хотелось признаваться в своем невежестве.

— Его вызвали на некую биологическую базу для проведения экспертизы. Он не вернулся. Жене сказали, что он погиб во время эксперимента. При каком эксперименте может погибнуть генетик? Не знаете? Если хотите знать мое мнение — возможно, что Скроч жив и ведет исследования на какой-нибудь секретной базе. Вы думаете, у нас нет секретов? Есть, как и у вас.

— Вы сказали, профессор, что он был талантлив.

— Безусловно. Ведь это он открыл запирающий ген.

— Простите, профессор, если не возражаете, я включу диктофон, чтобы потом не ошибиться…

— Странный вы человек, однако! Я был уверен, что вы включили диктофон, едва переступили порог. Вы ждали моего разрешения?

Воронцов улыбнулся и положил коробочку диктофона на стол.

— Так вы не знаете о запирающем гене? — спросил Сточерз. — Я дам вам оттиск из “Сайентифик Америкэн”, там обо всем написано достаточно популярно. Скроч выделил ген, без которого никакой белок не будет синтезироваться. Если удалить этот ген, то ДНК при всей ее дикой сложности станет просто органической молекулой, скоплением атомов, жизни в ней не будет. Понимаете? Скроч назвал этот ген запирающим. В последние дни перед исчезновением Скроч работал над тем, чтобы выяснить роль запирающего гена. Действует ли он только как выключатель программы репликации или несет еще и определенный наследуемый признак?

Сточерз придвинул к себе диктофон и говорил, как лекцию читал.

— Без запирающего гена жизнь возникнуть не может. И если этот ген несет какой-то наследуемый признак, то не может быть и жизни без такого признака. Пытались найти запирающий ген у животных — начиная с простейших и кончая приматами. Я и сам искал. Пока никакого эффекта. Возможно, у них нет запирающего гена. А у человека есть. Следовательно, должен существовать некий характерный именно для человека наследуемый признак. Какой?

— Прямохождение, — сказал Воронцов, поняв, что если не подыграет, Сточерз еще долго будет рассказывать о запирающем гене. — Или, еще лучше, способность трудиться. Труд сделал обезьяну человеком.

— Господи, какой еще труд? Труд — явление социальное. Бездельников в этом мире более чем… Подумайте еще.

— Речь.

— Мистер Воронцов, вы что, появившись на свет, уже умели разговаривать? Браво!

— Как я понимаю, — сказал Воронцов, — Скроч потратил некоторое время, чтобы разобраться. А вы хотите, чтобы я сразу…

— Ничего я не хочу, я просто дразню ваше воображение. Ну хорошо. Агрессивность — вот что кодирует и передает по наследству запирающий ген. Вот без чего нет жизни. Ясно?

— Неясно, — Воронцов насторожился. — Агрессивны и животные, а у них, вы сами сказали, запирающего гена нет.

— Животные убивают, чтобы выжить. К тому же, не все. И почти никогда не нападают на особь своего вида. А сколько себе подобных убил человек вовсе не из чувства самосохранения?

— Профессор, — грустно сказал Воронцов, посмотрев на часы, — до полуночи оставалось двадцать минут, — это тема для философов, психологов, кого хотите, и споры об этом ведутся не один век, ничего нового тут нет. Мы считаем, что человека делает труд, а вы, ну, не вы лично, а многие ваши ученые утверждают, что человек по природе агрессор. Что тут нового? При чем здесь Скроч?