Синий олень. Трилогия (СИ)

И вновь Антон приосанился, напустив на себя важность:

– Меня зовут Антон Муромцев, мою маму зовут Людмила Эрнестовна Муромцева, мой адрес: Москва…

Мужчина посмотрел на женщину, та посмотрела на него.

– Так не ваш? И чего мне с ним тогда делать? – растерянно спросила девушка.

– Да ничего, – успокоил ее мужчина, – пусть пока побудет здесь, а вы выясните все‑таки, откуда он явился, и где его матушка. И поскорее – она, наверное, с ума сходит.

– Ага, ладно, – девушка поспешно скрылась за дверью, а женщина подошла к Антону и протянула к нему тонкие руки:

– Иди ко мне. Ишь, как весь запылился, где ж тебя носило? И босиком – все ножки исколоты.

Антоша охотно забрался к ней на руки и, зарывшись лицом в черные волосы, попросил:

– Тетя, я пить хочу.

– Петя, налей ему сока. Булочку хочешь? Только умоемся сначала.

Антоша выпил два стакана соку, но булку не доел – сломленный усталостью, он уснул на коленях у черноволосой женщины, привалившись головкой к ее плечу. Она сидела неподвижно, покачивая его и пристально глядя прямо перед собой.

– Златушка, – тихо позвал ее муж и погладил по голове, – я пойду узнать, хорошо?

– Да‑да, – женщина словно очнулась, – узнай, Петя, что они там выяснили. Как ребенок вообще мог оказаться в нашем санатории, где мать? Неужели это ребенок Людмилы?

Однако едва мужчина открыл дверь, как на пороге появилась запыхавшаяся старшая администраторша – широкоплечая, полная, с усиками над верхней губой. Она работала в этом санатории уже пятнадцать лет и прекрасно знала Муромцевых, которые почти каждый год приезжали сюда во второй половине августа – врачи считали, что Злате Евгеньевне необходимы солнечные ванны.

– Петр Эрнестович, извините, ради бога, что вас побеспокоили, ошибочка вышла, – гулким басом зарокотала администраторша. – Мне как Катька, паразитка такая, рассказала, так я ей чуть космы не повыдернула, а Михал Никитич тоже хорош! Это из ведомственного санатория мальчишка убежал, «Мать и дитя» называется. Наша главврач сейчас с ихней по телефону говорила – та чуть не в голос рыдала. Думали, говорит, что ребенок утонул, весь персонал на ушах стоит, у всех голова кругом идет, а мать при смерти лежит. А он, поросенок, тут у нас дрыхнет. И как он только к нам оттуда дошел, далеко ведь! Ишь, спит как – носик кверху задрал, – на ее усатом лице неожиданно появилось умильное выражение. – Давайте, я его вниз отнесу, чтобы вам не мешал, главврач машину даст, чтобы Михал Никитич его отвез.

Петр Эрнестович бросил быстрый взгляд на жену.

– Мы с мужем сейчас сами отвезем мальчика, Анна Петровна, – тихо сказала Злата Евгеньевна.

«Ох ты, горькая, – с жалостью подумала администраторша. – Не всякой красоте, видно, счастье дано. Своего ребеночка судьба не подарила, такты чужого увидела и глаз не сводишь. И печальная какая! Нет, не надо к чужим детям сердцем прилипать – потом больно будет». Вслух же она с нарочитой суровостью вновь стала ругать Катьку:

– И надо же – сколько вам теперь из‑за этой Катьки‑дуры беспокойства! Потащила его к вам, а ей нужно было перво‑наперво мне доложить. Ох, Катька – дура дурой! Давайте, давайте мальчонку – пусть лучше Никитич его довезет, а у нас время чая скоро, чего вам теперь в «Мать и дитя» на машине трястись?

И Анна Петровна потянулась было, чтобы взять спящего Антошку из рук печальной женщины с прекрасным лицом, но Петр Эрнестович отстранил ее и неожиданно широко улыбнулся:

– Не надо ругать Катю, Анна Петровна, ничего страшного не произошло, а чай мы выпьем, когда вернемся. И никакого беспокойства для нас тут нет – это, кажется, наш родной племянник.

Администраторша широко раскрыла рот от удивления и не сразу его закрыла.

Проснувшись на следующее утро в своей палате, Антоша не мог понять, почему его персоне нынче уделяют столько внимания. До завтрака зашла медсестра и взяла кровь из пальца, потом его больше часу осматривали два врача – выстукивали, выслушивали, разглядывали порезы на ногах. Мама, правда, была очень печальная и почти с ним не разговаривала – один раз только крепко обняла и заглянула в глаза. Палатная нянечка тетя Груша, зайдя к ним делать уборку, отчего‑то прослезилась и расцеловала его в обе щеки, а встретившийся на пляже сторож, что побил собаку, хотел погладить по голове, но Антоша от него сердито отстранился и сурово сказал самое некрасивое слово, которое узнал только вчера:

– У дяди триппер.

Сторож очень удивился, но не обиделся, а почесал затылок и звучно расхохотался:

– Нет, малый, триппера у меня нет. Выпить люблю, это да, а с триппером здесь строго, стриппером сюда на шаг не подпустят – десять раз проверят.

Однако главный триумф ждал Антошу в песочнице. Близнецы окружили его, наперебой предлагая свои лопатки, а старшая близняшка Верочка с восторгом сообщила:

– Дяди втера в воду прыгали – тебя искали.

Одна лишь толстушка Лена не выказала никакой радости – с видом глубочайшего презрения она вздернула нос и выпятила нижнюю губу:

– Подумаешь! Я завтла, если захочу, то тоже утону! – и не захотела играть с Антошей в мяч.

Он опечалился, но грустил недолго – перед обедом на пляж пришла медсестра и снова отвела его к доктору, который очень интересно стучал по коленкам блестящим молоточком, а коленки от этого забавно прыгали. После тихого часа же капризница Леночка вообще была позабыта, потому что к ним с мамой приехали гости.

Их привела главный врач, и Антоша сразу узнал вчерашних мужчину и женщину. Он очень обрадовался и сначала хотел подбежать к женщине, но взглянул на мать и каким‑то шестым чувством почувствовал, что она растеряна. Даже голос ее слегка дрогнул, когда она на веселое приветствие гостей робко ответила:

– Здравствуйте.

– Как дела, беглец? А ну, бей пять, – сказал мужчина и с серьезным видом протянул Антону руку ладонью вверх, а когда тот изо всех сил шлепнул по ней своей ладошкой, похвалил: – Удар хороший, стало быть, жив‑здоров.

– Вот результаты сегодняшнего обследования, профессор, – очень почтительно произнесла главврач, протягивая ему какие‑то бумаги. – Результаты анализов только что привезли – все в норме, как видите. Терапевт, невропатолог и дерматолог его сегодня осматривали и тоже не нашли каких‑то изменений. Ноги только исцарапаны.

– Я думаю, – весело откликнулся мужчина. – Мы с супругой сегодня решили пешком к вам прогуляться и видели, по какой дороге он вчера топал. Ничего, до свадьбы заживет. Благодарю вас, доктор.

Главврач извинилась и ушла, отговорившись делами, а Людмила робко проговорила:

– Да вы садитесь, чего вы стоите?

Они сели за стол, и Антоша хотел уже подбежать к черноволосой женщине и забраться к ней на колени, но тут, к его величайшему огорчению, заглянула воспитательница, почтительно поздоровалась с гостями и спросила:

– Антоша сегодня будет учиться? А то уже все ребята собрались.

Антон надеялся, что мама попросит освободить его сегодня от занятий, как в тот день, когда у него болела голова, но Людмила тихо сказала:

– Иди, Антоша.

Пришлось идти, хотя ему очень не хотелось. Петр Эрнестович, проводив мальчика глазами, изумленно спросил:

– Неужели сейчас в этом возрасте уже учатся? Я‑то думал, что хоть до школы человеку можно наслаждаться жизнью и бить баклуши.

– Да какое там учение – рисуют, поют, кто буквы не выговаривает, тот с логопедом занимается. Вы посидите, я чаю сейчас вскипячу – у нас тут плитка есть.

– Не надо чаю, – впервые заговорила Злата Евгеньевна, – жарко. Мы сока принесли и пирожков. Только чашки нужны и тарелочки, если у вас есть.

Людмила принесла тарелку, расставила чашки и вновь села, следя, как Злата Евгеньевна аккуратно разливает сок и раскладывает пирожки. Петр Эрнестович, не скрывая своего интереса, внимательно разглядывал младшую сестру.