Второй шанс

– Что это за ерунда, Том, – оторвал голову от тощей синтепоновой подушки Гарри-Траппер [75]. – Что-то не слыхал я о таком департаменте при нашем разлюбезном правительстве.

– Да, это-то новенькое, Гарри, – откликнулся Томас Эверидж, профессиональный шулер, изучающий некоторые особенности женской анатомии на затертой до дыр странице номера «Бруклинских красоток» за июнь 1987 года, на воле, должно быть, давно уже продающийся только на аукционах и за очень приличные деньги. – Должно быть, по твоей части.

Гарри-Траппер, в миру Гарольд Т. Миллер, прославился в графстве Маккензи, штат Северная Дакота, своей безудержной тягой к браконьерству и не раз подвергался аресту за охоту на территории Национального парка имени Теодора Рузвельта. Кровь предков-первопроходцев Дикого Запада, бурлящая в жилах этого коренастого тридцатипятилетнего холостяка с лицом темно-коричневым от солнца и ветра, словно дубленая кожа, и стала причиной такого не очень-то часто встречающегося в настоящее время на просторах законопослушной и благоразумной Америки прозвища.

Нельзя сказать, что Гарри рвался получить какую-то выгоду от своих охотничьих приключений. Ну кого, скажите на милость, сегодня может заинтересовать дюжина беличьих шкурок или лосиный окорок? Разве что каких-нибудь любителей экзотики, которых в этих северных краях ищи-свищи. Вот и приходилось Гарри вместо десятка-другого долларов, вырученных за «пушнину», отправляться на несколько месяцев в кутузку и при этом еще выплачивать администрации парка солидный штраф из собственного кармана. Но выходя в очередной раз на свободу, Миллер, вместо того чтобы заняться каким-нибудь более спокойным и прибыльным делом, благо, мастер он был на все руки, как говорится «от Бога», снова и снова упрямо шел в лес, отстраивал на новом месте избушку из срубленного опять же незаконно леса и опять расставлял самодельные силки и капканы…

В любой другой стране мира Гарри сочли бы сумасшедшим и заперли в соответствующем заведении, но только не в свободных Соединенных Штатах, где всяк волен сходить с ума по-своему. Вот если бы он был буйным во хмелю, проявлял интерес к малолетним мальчикам или испытывал, к примеру, болезненную ненависть к «цветным», тогда… А так Раймонд Белью, шериф Уиллинстона, столицы графства, знавший Гарри «еще вот такусеньким», по настоятельному требованию взбешенных работников Национального парка, вздыхая, выписывал очередной ордер и ехал на своем видавшем виды джипе в глушь, чтобы водворить «траппера» за решетку на новый срок.

Чернокожий надзиратель отпер решетку камеры, и приятели, позевывая, поплелись в «трепаловку», чтобы послушать очередную, на их взгляд, тягомотину, вливаясь в жиденькую колонну таких же, как они, бедолаг, которых по закону, протолкнутому предшественником Вельда, нельзя было запереть в настоящей тюрьме, но и отпустить на свободу безнаказанными невозможно.

В тесноватом зале, имеющем все атрибуты общественного здания США, как то: звездно-полосатый флаг на заднем плане, пыльные скрижали с текстом Декларации в углу и фанерную, крашенную под «красное дерево» трибуну с американским орлом, отштампованным из позолоченного пластика где-то в Китае, арестанты, толкаясь и переругиваясь, долго рассаживались по пластмассовым стульям, для верности привинченным к полу. Том и Гарри по обыкновению забрались в уголок, подальше от начальства, чтобы втихаря перекинуться в картишки, то есть совершить строжайше запрещенное в камере деяние. Играть на что-нибудь серьезное с таким мастером, как Эверидж, мог лишь клинический идиот, но просто так, чтобы убить время, – самое то.

Том успел не только сдать потертые карты, но и обыграть тугодума-траппера в «черную вдову» [76]пару раз, когда неспешное заполнение аудитории, наконец, завершилось и старший надзиратель О’Келли, здоровенная бабища, напоминающая культуриста, обколовшегося по ошибке хинестрадолом вместо тестостерона [77], объявила низким басом:

– Мистер Тео Вахлицки из департамента колонизации. Аплодисменты, пожалуйста!..

И первой зарукоплескала ладонями, смахивающими на связки сарделек. Ответом были лишь жалкие хлопки откуда-то из передних рядов, доставшихся самым презираемым из арестантов.

– Что он, Баста Раймз [78], что ли, чтобы я отбивал тут свои грабли? – проворчал сидящий рядом с Гарри Кертис Лаут, афроамериканец, почти квадратный от накачанных бицепсов, трицепсов и прочего «мяса». – Да еще перед каким-то белым шибздиком с восточного побережья.

Чиновник из Вашингтона действительно был вызывающе молод и, несмотря на строгий костюм, походил больше на студента колледжа.

Он стремительно подбежал к трибуне, оперся на нее обеими руками, явно копируя кого-то из своих кумиров, и начал с надрывом неумелого оратора:

– Американцы! Дорогие мои соотечественники! Я обращаюсь к тем из вас, в ком еще не иссяк запал наших дедов и прадедов, бежавших из благополучной Европы сюда, на неосвоенные земли, чтобы с лопатой в одной руке, мушкетом в другой и Богом в сердце пройти нехожеными тропами и принести нашей возлюбленной отчизне новый уголок…

– Слушай, Гарри! – дернул Эверидж за рукав соседа, позабывшего про карты и внимавшего столичному краснобаю с разинутым ртом. – Это же он прямо к тебе обращается! Ты ведь у нас этот самый первопроходец с лопатой в одной руке, винтовкой в другой и шилом в заднице!..

– Отстань, – махнул на него рукой Траппер. – Дай послушать!

Чиновник все говорил и говорил, заливался соловьем про неизведанные просторы нового мира, про несметные богатства, таящиеся до поры в его недрах, про нравственный долг каждого патриота присоединить сей девственный уголок к уже освоенному американцами миру… А перед Гарри вставали непроходимые леса и глубокие реки, кишащие форелью, никогда не тронутая плугом земля, ждущая благодатного зерна, и золотые самородки, валяющиеся под ногами…

И когда мистер Вахлицки, наконец, выдохся и замолчал, жадно глотая пересохшим ртом воду из услужливо подсунутого надзирательницей стакана, а над залом повисла гробовая тишина, из заднего ряда поднялся заросший до глаз буйным рыжим волосом кряжистый, похожий на медведя-гризли бородач и пробасил:

– Что там нужно подписать, чтобы отправиться в ваш Парадиз, мистер? Я ваш со всеми потрохами!..

32

Наваждение испарилось без следа в тот самый момент, когда от огонька подаренной Берендеевым зажигалки затеплился стоящий на дощатом столике светильник – гильза от крупнокалиберного пулеметного патрона со сплющенным дульцем, из которого торчал кончик фитиля.

Варя внезапно ощутила себя не каким-то сверхчеловеком, которому по плечу многокилометровые безостановочные переходы по снежному бездорожью, а обычной, к тому же измученной до предела и зверски голодной девушкой. Чувствуя себя сказочной Машей, очутившейся в жилище медведей, она растопила ледяную печку-буржуйку, благо охапка поленьев лежала тут же на полу, едва дождавшись, когда она раскалится, подогрела банку тушенки, которую каким-то чудом сумела вскрыть острейшим берендеевским же ножом, не отхватив себе при этом пару пальцев, и лишь поднеся ко рту первый кусок ароматного дымящегося мяса, зарыдала от усталости и бессилия.

Никакого присутствия рядом проводника уже не было и в помине. Куда идти дальше, Варя совершенно не представляла. Все долгое, изматывающее путешествие окончилось ничем – Сергея, как на это девушка надеялась в глубине души, в избушке не оказалось.

Да, кто-то в этом зимовье жил, причем совсем недавно, и человеческий дух еще не до конца успел выветриться из промозглой атмосферы брошенного жилища. Варя когда-то, очень давно, читала, что таежники, уходя из своего временного пристанища, всегда оставляют в тайнике продукты, спички, даже патроны, чтобы случайно забредший путник мог удовлетворить свои нужды. Этот же дом просто зиял пустотой: почти все, что могло быть унесено, исчезло, а распахнутый тайник в стене пустовал. Местные охотники не отличались радушием и человеколюбием…