Ветер над яром (сборник)

— А какой он из себя, этот Фьючер?

— Молодой, лет тридцать — тридцать пять. Обаятельный… — Госпожа Розенфельд задумалась. — Ты знаешь, Гюнтер, вот бывают такие люди, немногословные, кажущиеся мрачноватыми, но скажут буквально несколько фраз, слов, и ты сразу же проникаешься к ним симпатией. Вот и Фьючер такой… И красивый, несмотря на то, что абсолютно лысый. Черты лица правильные, задумчивые, глубокие глаза, высокий лоб, а большая голая голова настолько правильная, что, я бы тоже сказала, красивая. Одевался он всегда с иголочки. Всегда в костюме, брюки наглажены, белая рубашка, галстук… Я никогда не видела, чтобы он расстегнул пиджак или ослабил узел галстука. Всегда такой аккуратный, подтянутый, корректный, вежливый… Голос приятный, тихий, обходительный…

— Каких-либо странностей за ним не заметили? В разговоре, поведении?

— Да нет, вроде бы… — тетушка Лаура пожала плечами. — Об акценте я тебе говорила… А ты знаешь, Гюнтер, были. Держался он скованно. Садился как-то необычно, замедленно, все время посматривая на стул, будто боялся, что стул из-под него вот-вот выдернут. А потом руки у него… Какие-то неумелые, что ли? Он так странно перелистывал страницы — не подушечками пальцев, а всей ладонью. И мне порой казалось, что у него протезы. И никогда здесь не писал, только читал. Как сядет, так и сидит, не шелохнется, вроде и не дышит. Причем застывал на несколько часов в настолько неудобной позе, что я удивлялась, как у него спина не затечет или шея. Да, чуть самое главное не забыла. Он, наверное, больной человек. Кожа у него такого землистого цвета, серая с синевой, и губы синие.

— Тетя Лаура, а полицию сюда вызывали, когда случилась кража? Они место происшествия осматривали?

— Да был тут Губерт — наш начальник полиции, — махнула рукой госпожа Розенфельд. — Повертел головой туда-сюда и ушел. Я и сама понимаю: что здесь осматривать, когда не то, что замка, дверей нет. Но, когда Губерт ушел, я поднялась по лестнице выше и увидела на ступеньках один офорт из “Капричос” Гойи. Тогда я обшарила весь чердак и у слухового окна нашла еще несколько офортов… А ты знаешь, Гюнтер, наверное, кража случилась еще до появления в городе этих. Потому что я тогда подумала, что ворам делать на крыше, когда можно спокойно вынести книги через любое окно на первом этаже. Они у нас легко открываются. То есть, я тогда даже не подумала, что это могут быть ведьмы на помелах. Хотя… Извини, Гюнтер, кажется, я сама запуталась…

Гюнтер понимающе кивнул.

— Покажите мне найденные офорты.

— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась госпожа Розенфельд. Она снова полезла в стол и извлекла из нижнего ящика аккуратный плоский бумажный сверток. — Я их не стала класть на стеллаж, а на всякий случай спрятала сюда.

— Вы сообщили о своей находке в полицию?

— Да. Но Губерт только отмахнулся.

Гюнтер развернул сверток. Офорты были отпечатаны на толстом, желтоватом от времени картоне. На каждом листе ниже офорта стоял номер, название офорта, пояснение автора по-испански, а еще ниже — перевод. Конечно, искать какие-либо следы на картоне спустя шесть месяцев было бесполезным занятием, и все же Гюнтер скрупулезно изучил каждый лист. Следов он не нашел и тогда принялся заново рассматривать уже сами офорты. Больше всего ему понравился офорт № 68, изображающий двух ведьм, старую и молодую, летящих верхом на помеле. Почему-то именно так представлялись Гюнтеру ведьмы, летающие над Таундом. Он прочитал название: “Вот так наставница!” По-испански было написано: “Линда Мейстра”. Смутное беспокойство зашевелилось в Гюнтере.

“Линда Мейстра”, — прочитал он еще раз. Он не знал испанского, и в правильном переводе не был уверен. А о простом совпадении не могло быть и речи. Значит, не Шплинт, как он понял шипение Петера, а Линда! Значит, Линда… Он вспомнил, как горничная сказала ему: “Сегодня полнолуние”, и содрогнулся.

— Скажите, госпожа… тетя Лаура, — спросил Гюнтер треснутым голосом, — “Капричос” был у вас в единственном экземпляре?

— Почему же? — удивилась госпожа Розенфельд. — У нас было три экземпляра. Похитили все… Один мадридский, отпечатанный самим Гойей в 1799 году, второй — парижский 1869 года и третий — эти листы как раз из него — штадтфордский 1926 года.

Гюнтер еще раз внимательно осмотрел офорты и изучил надписи под ними, но больше ничего не обнаружил.

— Спасибо.

Он аккуратно сложил листы, завернул в бумагу и вернул госпоже Розенфельд.

— Тетя Лаура, — проговорил он, заглянув в глаза старушки. — Вы, конечно, в курсе всех сплетен города — городок-то у вас небольшой?

— Ну, уж и всех. Не очень-то я ими интересуюсь.

— И все же давайте немного посплетничаем.

Госпожа Розенфельд негодующе повела плечом.

— Тетя Лаура, — Гюнтер сделал вид, что не заметил ее реакции, — у вас в городе есть две близняшки, обе работают горничными: одна — в мотеле “Охотничье застолье”, другая в гостинице “Корона”. Что вы можете сказать о них?

— О близняшках?

Лицо тетушки оживилось: посплетничать она определенно любила.

— Близняшки — везде близняшки и похожи, как две капли воды. Но у наших характеры разные. Флора — которая в мотеле, — та построже будет, посерьезней. А Эльке — беспутная девчонка. Оторви и выбрось.

— Эльке? — удивился Гюнтер. — Это та, которая в “Короне”? Я слышал, ее Линдой называют…

— А это она и есть, — пренебрежительно махнула рукой тетушка. — Ее очередная блажь. Вдруг ей почему-то показалось, что ее имя чересчур легкомысленное, и теперь она от всех требует, чтобы ее называли Линдой. А как шлюху ни назови…

Госпожа Розенфельд вдруг подняла бровь и внимательно посмотрела на Гюнтера.

— Гюнтер! — Она погрозила ему пальцем. — Смотри, жене напишу, как ты здесь работаешь!

Гюнтер принужденно рассмеялся.

— Ну что вы, тетя Лаура, и мыслей таких не было. — Он посмотрел на часы и встал. — Спасибо вам большое.

— Как, ты уже уходишь? — расстроилась госпожа Розенфельд. — Мы так о вас с Элис и не поговорили…

— В следующий раз, тетя Лаура, — Гюнтер снова посмотрел на часы. — Дела.

— Может, домой ко мне заглянешь? Стритштрассе пятнадцать дробь три.

— Обязательно, тетушка. Непременно.

Гюнтер собирался раскланяться, как вдруг понял, что госпожа Розенфельд живет в доме с суеверной консьержкой.

— Стритштрассе пятнадцать? — переспросил он. — Кстати, где-то неподалеку от вас живет некто магистр Бурсиан. Вы случайно с ним не знакомы?

— Магистр Бурсиан? — Госпожа Розенфельд задумчиво пожевала губами. — Нет… Не припоминаю.

— Пожилой, небольшого роста, — стал уточнять Гюнтер, — грузноват, ходит всегда в цилиндре и с зонтиком-тростью, лицо круглое, румяное, большие седые бакенбарды…

— А, Олле-Лукое! — заулыбалась госпожа Розенфельд. — Знаю. Нет, это не его настоящее имя — настоящего я не знаю, — просто я его так для себя называю. Очень уж похож. Я его часто встречаю на улице возле дома. Он всегда улыбается при встрече, мы раскланиваемся, но близкого знакомства у нас нет.

— И давно вы его знаете?

— Да как тебе, Гюнтер, сказать… Наверное, недавно. Хотя в моем возрасте утверждать что-либо наверняка опрометчиво. Кажется, это было вчера, а как начнешь вспоминать, так и уже пять лет прошло. Помню, что весной он ходил в таком старомодном широком плаще без рукавов. Так что за полгода ручаюсь… Нет, ты знаешь, больше. На рождество он меня поздравил прямо на улице и букетик фиалок преподнес. Я тогда сильно растерялась и даже не поблагодарила. Ну, сам подумай, получить цветы от незнакомого человека… А потом, откуда зимой фиалки? “Похоже, магистр отпадает, — подумал Гюнтер. — Появился он в городе как минимум месяца за два до пришествия божьей благодати. Магистр иллюзиона и мистификации. Правильно бургомистр заметил, что он достаточно безобиден. А у святого отца Герха просто демонофобия”.

— Хорошо, что мы заговорили об Олле-Лукое! — неожиданно воскликнула госпожа Розенфельд. — Я ведь библиотекарь, и у меня сразу ассоциации с Андерсеном. А Андерсена у меня давненько брал доктор Бурхе. Так что спасибо, Гюнтер, помог вспомнить…