Последний человек

Воцарилось молчание. Один из депутатов, подойдя ко мне, шепнул, что граф Виндзорский сообщил ему мое намерение предложить его кандидатуру вследствие отсутствия лица, которое было избрано для этой цели. Тут я впервые понял всю важность моей задачи, и это взволновало меня. Райленд убегал со своего поста из страха перед чумой; из-за того же страха у Адриана сегодня нет конкурента, а я, ближайший родственник графа Виндзорского, предложу избрать его. Я сам толкнул моего несравненного друга навстречу опасности. Нет, это невозможно! Жребий брошен²⁰⁶ — я предложу себя.

Немногие присутствовавшие парламентарии были здесь лишь ради кворума и никак не ожидали дебатов. Я встал — колени мои подгибались и голос дрожал, когда я произносил несколько слов о необходимости избрать человека, способного выполнять опасную задачу. Но едва мне пришла мысль предложить вместо моего друга себя самого, как мутей и сомнения отлетели прочь. Речь моя потекла свободно, я заговорил быстро и твердо; упомянул о том, что уже сделано Адрианом; обещал неуклонно следовать его предначертаниям. В трогательных выражениях я рассказал о его слабом здоровье и похвастал собственной выносливостью. Я просил слушателей спасти отпрыска благороднейшего рода от него самого. Мое родство с ним, союз мой с его сестрой, мои дети, которые очевидно будут ему наследовать, являлись залогом моей искренности.

Нежданный оборот в ходе дебатов был тотчас сообщен Адриану. Он поспешил прийти и услышал последние слова моей пылкой речи. Я не видел его — глазам моим, вместо того что было передо мною, представлялся Адриан, умирающий от чумы. Он схватил меня за руку, когда я договаривал последние слова.

— Ты предал меня! — крикнул он и, выступив с властным видом вперед, потребовал себе пост заместителя протектора как принадлежавший ему по праву. Он купил его опасностью и оплатил трудом. Это было его целью; он посвятил себя служению своей стране, кое-что уже сделал, и неужели пожинать плоды будет другой? Пусть вспомнят, каким был Лондон, когда он туда прибыл; как паника вызвала голод и как расшатались все усгои закона и нравственности. Он восстановил порядок, а это потребовало настойчивости, терпеливости и энергии. Ради блага своей страны он не спал ночей. Неужели ему теперь нанесут такую обиду? Неужели отнимут с таким трудом заслуженную награду, чтобы отдать ее тому, кто еще не участвовал в делах управления и будет новичком, тогда как он, Адриан, в них уже сведущ. Он требует поста заместителя как своего права. Райленд также показал, что предпочитает именно его, графа Виндзорского. Никогда еще он, рожденный наследником английского престола, ничего не просил у тех, кто ныне равен ему, но мог бы быть его подданным. Так неужели он получит отказ? Неужели англичане закроют путь к отличиям потомку своих королей и его законному честолюбию и нанесут еще одну обиду роду, уже так много утратившему?

Никто прежде не слышал, чтобы Адриан упоминал о правах своих предков. Никто прежде не подозревал, что он станет дорожить властью и голосами избирателей. Свою речь он начал пылко, а закончил просительно, словно добивался от англичан богатств, почестей и власти, а не первого места среди обреченных на тягостный труд и неизбежную смерть. Когда он закончил, по залу пронесся гул одобрения.

— Не слушайте его! — крикнул я. — Он лжет; лжет против самого себя!

Меня прервали; тишина восстановилась, и нам, согласно обычаю, предложили выйти из зала на время, пока будет приниматься решение. Мне казалось, что депутаты колеблются и у меня еще остается надежда. Однако я ошибался. Едва успели мы покинуть зал заседаний, как Адриана пригласили вернуться и утвердили в должности заместителя лорда-протектора.

Во дворец протектора мы вернулись вместе.

— Чего же ты хотел, Лайонел? — спросил Адриан. — Ты не мог надеяться победить, а мне причинил огорчения, заставив торжествовать победу над лучшим моим другом.

— Какая нелепость! — ответил я. — Ты, обожаемый брат Айдрис, самый дорогой нам человек во всем мире, обрекаешь себя на раннюю смерть. Я хотел помешать этому. Моя смерть была бы меньшим злом. Впрочем, я и не умер бы, тогда как у тебя нет надежды уцелеть.

— Что до вероятности уцелеть, — сказал Адриан, — то через десять лет звезды, быть может, будут сиять над могилами всех нас. А если ты считаешь, что я особенно подвержен заражению, то я легко могу доказать, рассуждая и с логической, и с медицинской точек зрения, что у меня во время эпидемии больше шансов остаться в живых, чем у тебя.

Здесь мое место. Для этого я и рожден — чтобы править Англией во время смуты и спасать ее в часы опасности, чтобы посвятить себя ей всецело. Кровь предков громко заговорила во мне и велит стать первым среди моих соотечественников. А если такие речи тебе не по душе, скажу иначе. Моя гордая мать-королева с детства внушала мне стремление отличиться, и, если бы не слабое здоровье и особые убеждения, я уже давно боролся бы за утраченные права своего рода. И сейчас во мне проснулась моя мать, вернее, ее уроки. Я неспособен вест воинов в битву; неспособен я также к интригам и коварству, какими можно было бы вновь воздвигнуть трон на развалинах английского общества. Но я могу первым поддержать и защитить мою страну теперь, когда на нее обрушились столь страшные бедствия.

Моя страна и любимая сестра — вот все, что у меня есть. Я возьму на себя заботы о первой, а вторую поручаю тебе. Если я выживу, а она нет, то лучше было бы умереть мне. Береги же ее. Я знаю, что ты станешь делать это ради нее, но если тебе нужно и другое побуждение, знай, что тем самым ты оберегаешь и меня. Это создание, состоящее из одних совершенств, живет теми, кого любит. Если с ними что-либо случится, Айдрис увянет, словно неполитый цветок. Малейший вред, нанесенный любимым существам, охватывает этот цветок губительным морозом. Сейчас она боится за нас. Боится за детей, которых обожает, и за тебя, их отца, а ее возлюбленного, мужа и защитника. Ты должен быть подле нее, чтобы поддерживать ее и ободрять. Возвращайся в Виндзор, брат мой, ибо ты мне брат и по родству, и по дружбе. Заполни место, оставленное моим отсутствием; делай так, чтобы я мог среди моих здешних тяжких трудов устремлять мысленный взор на ваш милый приют и говорить себе: там — мир и покой.

Глава седьмая

Я в самом деле отправился в Виндзор, однако не затем, чтобы там оставаться. Я поехал туда лишь для того, чтобы получить согласие Айдрис, а затем вернуться в Лондон, занять место рядом с моим несравненным другом, разделить его труды и, если суждено, спасти его ценою собственной жизни. И все же я боялся своим решением причинить горе Айдрис. Когда-то я в сердце своем поклялся ни разу не омрачить ее лик никаким, даже самым легким, огорчением. Неужели теперь, в столь страшный час, я нарушу свою клятву? Я отправился в путь с величайшей поспешностью, а сейчас мне хотелось продлить его на недели и месяцы; хотелось избежать необходимости действовать; хотелось ни о чем не думать. Тщетно! Будущее, словно мрачное видение, возникающее в фантасмагории, подступало все ближе и ближе, покрывая своей тенью всю землю.

Случайное обстоятельство побудило меня свернуть с обычной дороги к дому и ехать через Эгем²⁰⁷ и Бишопгейт. Я вышел из экипажа возле старого домика Пердиты, послал экипаж вперед и решил идти к замку пешком, через парк. Эти места, овеянные сладчайшими воспоминаниями, вид опустелого домика и запущенного сада как нельзя лучше питали мою печаль. В самые счастливые наши дни Пердита украсила свое жилище всем, что искусство могло добавить к красотам природы. Со свойственной ей склонностью к крайностям она после разрыва с Раймондом совершенно его забросила. Домик разрушался; олени, переступив через сломанную изгородь, расположились на цветниках; порог зарос травою; оконная рама, скрипя и раскачиваясь на ветру, говорила о полном запустении. Над всем этим синело небо, и воздух был напоен ароматом редких цветов, которые еще росли среди сорняков. Деревья шелестели, природа пела свою любимую мелодию. Однако печальный вид заросших дорожек и клумб омрачал даже веселую летнюю картину. Миновало время, когда мы собирались здесь с гордым и счастливым чувством собственной безопасности. Скоро уйдет в прошлое и нынешний день; а тени дней грядущих мрачно и грозно выступают уже из чрева времени, где они рождаются и гибнут. Впервые в своей жизни я позавидовал вечному сну мертвых и с радостью подумал о ложе под дерном, не доступном ни горю, ни страху. Выходя через пролом в изгороди, я почувствовал, как к горлу подступают слезы, и кинулся в глубь леса. О смерть и перемена, властители нашей жизни, где вы, чтобы я мог сразиться с вами?! Что в нашем спокойствии и счастье возбуждало в вас зависть и за что вы разрушили их? Мы были счастливы, мы любили и были любимы, и рог Амалтеи²⁰⁸ не таил в себе ничего, что нам недоставало, но увы! —