Последний человек

Между тем у наших гостей в парке исчезло всякое желание веселиться. Точно летние мухи, рассеянные дождем, эти люди, недавно шумные и счастливые, разошлись, переговариваясь между собой печально и тихо. В сгустившихся сумерках парк почти опустел. Адриан и Райленд продолжали совещаться. В нижнем зале замка у нас было приготовлено угощение. Туда мы с Айдрис и направились, чтобы принять немногих оставшихся. Нет ничего печальнее, чем пиршество, омраченное бедой; даже веселые наряды и праздничное убранство обретают вид траурных. Если такая перемена печальна и в менее серьезных обстоятельствах, то сейчас она легла на нас непосильной тяжестью, ведь мы узнали, что ходившая по свету беда, подобно архиврагу, «одним прыжком» одолела все наши ограждения и водворилась в самом сердце нашей страны²⁰⁰. Айдрис сидела в верхнем конце полупустого зала. Бледная и заплаканная, она даже забывала обязанности хозяйки и не отводила взгляда от детей. Альфред был серьезен и, как видно, не мог забыть страшный рассказ молодого итальянца. Из всех присутствующих весело было лишь маленькому Ивлину: сидя на коленях у Клары, он громко смеялся собственным забавным выдумкам. Бедная мать, которая долго терзалась страхом, но старалась не подавать виду, вдруг залилась слезами; схватив ребенка на руки, она выбежала из зала. Клара и Альфред последовали за ней. Тут заговорили и оставшиеся и всё громче стали выражать тревогу.

Молодежь окружила меня, спрашивая совета. Те, у кого были друзья в Лондоне, беспокоились больше других и хотели знать, насколько эпидемия там распространилась. Я ободрял их всем, что приходило мне в голову; сказал, что до сих пор эпидемия вызвала очень мало смертей; а также обнадежил их тем, что нас она достигла последними и поэтому могла утратить часть своей смертоносной силы. Наша чистоплотность, любовь к порядку и само построение наших городов говорили в нашу пользу. Эпидемия черпает силу в дурных свойствах воздуха, а значит, не принесет большого вреда там, где воздух от природы чист и здоров. Сперва я говорил лишь с теми, кто стоял рядом, но скоро возле меня собрались все, и все слушали.

— Друзья мои! — сказал я. — Опасность грозит нам всем, значит, общими должны быть наши заботы и предосторожности. Если мужество и упорное сопротивление может спасти, мы спасемся. Мы станем биться с врагом до конца. Чума не найдет в нас легкую добычу; мы будем защищать от нее каждую пядь нашей земли. Строго следуя установленным законам, мы воздвигнем на пути врага невидимые преграды. Быть может, нигде в мире он еще не встретил столь решительного и упорядоченного сопротивления. Быть может, ни одна страна столь надежно не защищена от него самой природой; и нигде еще человек не помогал в этом природе столь усердно. Не будем же отчаиваться. Мы не трусы, но и не фаталисты; мы верим, что Господь вложил средства к спасению в собственные наши руки. И мы используем эти средства, сколько хватит наших сил. Помните, что лучшими лекарствами будут у нас чистоплотность, трезвость и даже бодрость и доброе отношение друг к другу.

К этим общим наставлениям я мало что сумел добавить, ибо, хотя чума была уже в Лондоне, до нас она еще не дошла. Я отпустил гостей, и они ушли, скорее задумчивые, чем печальные, ушли ждать того, что уготовила им судьба.

Затем я отправился к Адриану, узнать, чем окончился его спор с Райлен-дом. Кое-чего моему другу удалось добиться. Лорд-протектор согласился вернуться на несколько недель в Лондон, а далее устроить все так, чтобы его отъезд не испугал никого своей внезапностью. С Адрианом была и Айдрис. Уныние, в какое повергла Адриана весть о чуме в Лондоне, исчезло; избранная им цель вдохнула в него силы; лицо ею было озарено радостным сознанием своего долга; он словно стряхнул с себя телесную слабость, подобно тому как в древнем мифе божественный возлюбленный Семелы сбрасывает оболочку смертного человека²⁰¹. Адриан старался ободрить сестру и заставить ее взглянуть на его намерение менее трагически; он горячо и убедительно излагал ей свои планы.

— Прежде всего, — говорил он, — я хочу избавить вас от всякого страха за меня. Я не стану обременять себя сверх моих сил и без нужды подвергаться опасности. Я уверен, что знаю, какие именно должны быть приняты меры, и, так как для их осуществления необходимо мое присутствие, я стану оберегаться с особенной тщательностью. Сейчас я берусь за дело, к которому более всего пригоден. Я не умею плести интриги или пробираться кривыми путями в лабиринте человеческих пороков и страстей; зато я способен с терпением, сочувствием и всем, чем располагает врачебная наука, подойти к постели больного; я могу утешить убитого горем сироту и вселить новую надежду в сердце вдовы, замкнувшейся в своей скорби. Я сумею заключить чуму в некие границы и поставить предел страданиям, которые она способна причинить людям; мужество, терпение и бдительность — вот с чем берусь я за это большое дело. О, теперь я наконец стану кем-то! С самого рождения я стремился воспарить как орел, но крылья были не орлиные и отказывали мне. Не было орлиным и зрение. Разочарования и телесная немощь, родившиеся вместе со мной, доныне решали мою судьбу. Мое «сделаю» постоянно бывало сковано двумя деспотами, говорившими: «не сделаешь». Молодой пастух, стерегший в горах стадо глупых овец, получил в обществе больший вес, чем я. Поздравьте же меня с обретением того, к чему я призван. Мне часто хотелось предложить свои услуги пораженным чумою городам Франции и Италии, но меня удерживала боязнь огорчить вас; к тому же я предвидел, что беда придет и к нам. Теперь я посвящу себя Англии и англичанам. Если я сумею спасти от смертельной стрелы хоть один из ее великих умов, если мне удастся отвратить чуму хотя бы от одного из ее уютных домов, жизнь моя не пройдет напрасно.

Не правда ли, необычная цель для честолюбивого стремления? Но таков уж был Адриан. Он всегда казался созерцателем, врагом всякой суеты, скромным служителем науки, визионером. Но, как видно, стоит предоставить человеку достойное его поприще,

Так поднялся и он от меланхолии и бесцельных раздумий к высочайшей вершине человеколюбивых свершений.

Уехав, он унес с собою энтузиазм, решимость и взор, смело глядящий в лицо смерти. Нам остались печаль, тревога и томительное ожидание беды. Человек, у которого есть жена и дети, говорит лорд Бэкон, дает заложников судьбе²⁰³. Тщетными были все философские рассуждения, тщетной вся стойкость, тщетными все упования на возможность счастливого исхода. Я мог загрузить весы до предела и логикой, и мужеством, и смирением перед неизбежностью; но стоило положить на другую чашу страх за Айдрис и за наших детей, как та перевешивала, и притом настолько, что первая чаша взлетала под потолок.

Чума пришла в Лондон! А мы, глупцы, не предвидели этого. Мы оплакивали гибель огромных стран Востока и опустошения на Западе, но воображали, будто узкий пролив между нашим островом и остальным миром сохранит нас живыми среди мертвецов. Так ли уж труден прыжок из Кале в Дувр? Даже глаз легко различает оттуда соседнюю страну; когда-то мы не были и вовсе разделены; пролегающий между нами пролив на карте кажется всего лишь тропинкой в высокой траве. И эта малая преграда должна была спасти нас, а море — стать несокрушимой стеною. За ней — болезнь и страдания, а здесь — укрытие от всех бед, уголок райского сада, частица небес, куда нет доступа злу. Поиспше мудро было наше поколение, чтобы все это вообразить!

Но сейчас мы очнулись. Чума пришла в Лондон, воздух Англии отравлен; ее сыны и дочери распростерты на зараженной земле. И море, недавняя наша защита, кажется теперь стеною нашей тюрьмы; окруженные морем, мы будем умирать, как умирают от голода в осажденном городе. Другие народы станут братьями в смерти, а нам, отгороженным ото всех, самим хоронить своих мертвецов²⁰⁴. И маленькая Англия станет большой-пребольшой могилой.