Двойники

Тема крайслера не оставила равнодушным никого.

— А и то, всеобщее потепление идет, коллеги, когда еще тот ледник будет. Мы-то туда-сюда, как-нибудь, но детей уже жалко…

Ближе к полуночи стали расходиться. Теперь уже нетранспортабелен оказался Зонов. Выспавшийся Тимофей вызвался отвезти его на своем горбу. Зонов рвался провожать облюбованную даму, но ноги не слушались. Оказавшись на свежем воздухе, вспомнил о семье и ужаснулся:

— Ируся, как ты там? Олю, Олюшку-то уложи скорей. И Анечку искупай, не забудь уж, лапочка. А я тебе завтра шоколадку куплю — я уже и рублик заработал…

На всё это Тимофей реагировал суровым матом.

Данила решил не ехать, а ночевать в лаборатории. Был он вовсе не пьян. Вспомнил, что творилось днем. Молекулярных замков решил не бояться. И ничего не бояться. Хотелось решительно разобраться и всех гадов победить. Почему так хотелось? Да, собственно, и не хотелось. Но такое чувство, что надо, что кто-то зовет и кому-то ты нужен, а он тебе.

В лаборатории Данила долго сидел, не включая свет. Лечь — не лечь? Да нет. Дудки. Что-то не так. Давит как будто. Лечь спать будет неправильно, как бегство от неизбежного, трусость. А что неизбежно? Тьфу ты. Хватит тебе, Данила, ходить вокруг да около. Что ты днем перед горкинским компьютером ощутил? Вот то-то. Ощутил. Но что? Так и займись, без этих гнилых рассуждений.

Включил настольную лампу, извлек из сейфа органокомпьютер. Подстыковал к дисплею, включил и уселся в кресло.

Белая вспышка-молния прочертила черноту экрана. И появился мир снега. Затерянный холодный мир. Конечно, это была всего лишь картинка. Но чудилось, что где-то он есть, затерялся где-то в снегах маленький и нелепый мир последней надежды, где холод — дыхание обреченности, а снег — пелена забвения.

Глядя на мир снега, Данила признался себе, что этот мир ему небезразличен. И этот парень, всё вышагивающий и вышагивающий по трассе, тоже. Жалость, что ли? Взялась ниоткуда. И уже совершенно точно Данила знал, что отпущенные десять дней — не странная причуда, не прихоть мысли, а судьба вот этого нелепо одетого человека.

А в углу, в полумраке комнаты возникла фигура. Лохматый долговязый тип в джинсах и вязаном свитере стоял, скрестив руки на груди, и смотрел внимательным печальным взглядом. Возник бесшумно, стоял беззвучно — Данила, не замечая присутствия постороннего, продолжал всматриваться в экран. Что-то надо было делать, помочь, но как? Монотонное движение на дисплее мешало сосредоточиться.

«Эй, дружище, куда и зачем ты идешь?»

Картина на экране почти не изменилась. Но что-то дрогнуло, поплыло. Что-то возникло впереди, словно выплыло из-за горизонта.

«Что это? Дом?»

Дом. Длинное, промерзшее здание. Человек вошел в него и стал подниматься по лестнице. Данила вдруг понял, что в здании, где-то наверху, есть клочок тепла. Человек шел туда. Но что-то надо еще, иначе он так и не дойдет, заблудится в холодном лабиринте этажей. Давай, Данила, давай же, не медли. Ведь он идет к тебе. Встречай его.

«Как? Это должно быть просто. Может, позвать? Кого позвать, куда, в дисплей? Бред».

А человек на дисплее уходил, погружался всё глубже в размытость здания, серым поясом перегородившего трассу, и контуры его тела уже теряли четкость…

Трудно сказать — надобна передышка тебе, читатель, или нет. Но кажется, назрел момент кое-что прояснить или же, напротив, кое-что обозначить как совершенно умонепостигаемое. Как бы то ни было, но рассказчики решили, что пора привести адаптированный вариант трактата Данилы «Космогония двадцать первого века». Да и не вариант, собственно, а тезисы. Стиль Данилы тяжеловесен и неудобоварим. Поэтому рассказчики взяли на себя смелость решительно исказить и сам стиль. Так что и не тезисы получились, а, так сказать, выжимки. Но за смысл ручаемся. Главу же «Пирамида жизни» захотелось привести подробней — то ли мысли обширны, то ли стиль не столь тяжек, а вообще-то, бог его знает… Хотя, с другой стороны, где про это еще почитаешь?

Итак, слово Даниле Голубцову.

Конец двадцатого столетия. Маразм цивилизации. Сумерки культуры.

Расцвет массовой культуры для массового человека. Массовый человек стал умней, но не стал человечней. Культура речи массового человека совершенно телевизионная, неотличимая от речи телекомментаторов или любимых киногероев. Кто такой массовый человек? Хомо тривиалус, нормальный здоровый психотип. У него есть будущее. Оно у него есть всегда, в любом тысячелетии. Никогда он не нуждался ни в каких переменах, поворотах истории. Повторить себя сегодняшнего в себе завтрашнем — вот его единственный принцип. Но природа неумолима: завтра ты проснешься постаревшим на целый день. И не только постаревшим, но и — нет, не помудревшим — еще большей скотиной. Скоты нынче все такие мягкие, цивилизованные. Такова уходящая эпоха.

Что останется от нее будущим народам, которые будут населять иные эпохи?

Материальная культура? Да нет. Вся история свидетельствует, что преемственности материальных эпох не существует. Уходят эпохи в археологические культурные слои. Обычаи? Да после стольких великих переселений, кто ж их помнит? Что же тогда остается?

Даже если не будет глобальных катаклизмов или великих переселений — всё равно. Настроения эпохи? Это как фасоны одежды — смотрим мы на предков и недоумеваем: «И как это вы, предки, такое на себе таскали?» А предки, те напротив — смотрят на наши мини-бикини и думают: «Что за порнография!» И всего-то жалкие сто лет нас разделяют. Тогда что ж, что-то более веское, неподвластное настроениям и модам, например, наука? Нет. И вот почему…

Из моего опыта общения с параллельными мирами я вынес следующие, наиболее важные умозаключения.

Первое: параллельные миры существуют, это достоверно так. Потому что, как говорил один человек одного из этих миров — невозможно априори вообразить себе то, чего ты заведомо знать не можешь, тем более нафантазировать такую невероятную массу фактов. Да что там фактов — саму реальную жизнь ни с чем не спутаешь, ни с каким сном, ни с какой грезой. А в качестве решающего доказательства прикладываю справку из института психиатрии имени Кащенко, где я обследовался на предмет вменяемости.

Второе: из первого вытекает важный вывод — мир устроен не так, как полагает современная наука. А как же устроен мир? Само понятие «мир» становится расплывчатым, не столь законченым и незыблемым, каким было прежде. Посудите сами — мы не можем полагать материю чем-то большим, чем вселенная, в пространственном, конечно, выражении. Но когда оказываешься перед лицом множественности параллельных и физически несовместимых вселенных, тогда приходит на ум такая мысль — материй много, и все они самозамкнуты. Плывут, эдак, миры-шарики, не видя друг друга, потому что материю может связать лишь материя, а ее-то между ними и нет, она внутри шариков, она сама — эти шарики… Тогда что ж между ними? Это лукавый вопрос, потому что воображение заботливо подсовывает чисто физические, материальные аналогии, а там физики нет. Конечно, возможен упрек — мысль твоя ведь тоже материя. Нет, хлопцы, не совсем. Не всё так просто. Мысль может и без материи. Но об этом речь пойдет ниже. Или вот другая картинка, уже ничем невизуализируемая — миры параллельные суть разные потоки времени в самой материи. Непонятно? Но для последующих выводов это и не важно.

Дальше у Данилы следуют пространные описания самих параллельных миров, которые он видел, способов общения, сравнения себя со своими двойниками, остроумные психологические наблюдения. Это мы опускаем.

Главная забота Данилы здесь такова — а что же все-таки связует миры? Материя связать бессильна, причем в обоих рабочих картинках — и миры-шарики не зрят друг друга, и временны́е потоки не пересекаются. Инопланетяне, пресловутые сверхцивилизации? Чепуха — не могут они выйти из своей вселенной наружу, ведь «наружи» для обитателей вселенной совершенно не существует. Поэтому с неизбежностью выходит на сцену Экзистенция, внематериальная сущность индивида, которая духовна, а следовательно, нечувствительна к нюансам устроения материи. Где она обитает? Опять же вопрос лукав, потому как требует ответа в рамках материи. Экзистенция скорее чисто информационный феномен, и точка. Всё.