Лотерея [Подтверждение]

20

Утром Ларин принесла долгожданную новость, что через пять дней меня выписывают. Рассыпаясь в благодарностях, я напряженно ждал, не положит ли она на стол машинописную рукопись. Но если рукопись и была при ней, то так и осталась у нее в сумке.

Потом начался обычный утренний урок, и мне пришлось смирить свое беспокойство. Теперь я знал, что некоторая забывчивость засчитывается мне в плюс, и намеренно ее демонстрировал. За обедом мои наставницы тихо, так что мне не было слышно, беседовали, и в какой-то момент мне показалось, что Сери передала Ларин мою просьбу. Однако потом Ларин объявила, что у нее много дел в главном корпусе, и ушла, оставив нас одних.

— А почему ты не идешь купаться? — спросила Сери, — Хоть немного развеешься.

— Так ты спросишь ее или нет?

— Я же говорила, не нужно мне напоминать. Я сама все помню.

Я послушно встал и пошел к бассейну. Вернувшись в коттедж, я не увидел там ни Сери, ни Ларин. Голова у меня совсем не думала, делать мне было нечего, поэтому я выписал у охранника пропуск и пошел в город. Погода стояла теплая, улицы были забиты людьми и машинами. Я наслаждался гомоном и неразберихой, столь отличными от уединенной тишины моей внутренней жизни. Я знал от Сери, что Коллаго — остров совсем маленький, малонаселенный, лежащий вдали от основных путей судоходства, и все равно на мой неискушенный взгляд он казался едва ли не центром мира. Если таков был один из образчиков современной жизни, во мне разгоралось желание увидеть ее во всей полноте.

Я немного побродил по улицам, а затем вышел к гавани. Вдоль набережной выстроились десятки и сотни ларьков и палаток, торгующих патентованными лекарствами. Я прогулялся между ними, с интересом разглядывая увеличенные фотокопии благодарственных писем и сомнительных сертификатов, головокружительные гарантии мгновенного исцеления и фотопортреты мгновенно исцеленных. Изобилие эликсиров, пилюль и всего прочего — лечебные травы, таблетки и порошки, маточное молочко, мумие и прополис, инструкция по изометрическим упражнениям и трактаты по медитации — было столь велико, что впору было задуматься, а не зря ли я мучаюсь в этой клинике. Торговля шла довольно вяло, однако, странным образом, никто из торговцев не навязывал мне свой товар.

На дальней стороне гавани был пришвартован большой пароход, и я решил, что это его прибытие вызвало сегодня такую сутолоку в городе. Сходили на берег пассажиры, докеры выгружали из трюмов привезенные издалека товары. Я встал вплотную к таможенному барьеру, с любопытством разглядывая людей из внешнего, неведомого мне мира, предъявлявших таможенникам билеты и документы, получавших свой багаж. Мне было интересно, скоро ли корабль отплывет снова и куда он теперь направится. Не на один ли из островов, куда зовет меня Сери?

Позднее, уже возвращаясь в город, я заметил на набережной маленький автобус. Судя по надписи на боку, автобус принадлежал Лотерее Коллаго, и я с интересом взглянул на сидящих в нем людей. Взволнованные и озабоченные, они молча взирали на кипящую суету. Мне хотелось с ними поговорить. В каком-то смысле они были пришельцами из мира, каким он был до операции, и я видел в них связующее звено со своим прошлым. Их отличало от меня неопосредованное, ничем не искаженное восприятие мира, они считали его самоочевидным, а я утратил. Если известное им не будет противоречить выученному мною, большая часть моих сомнений рассеется. Я же со своей стороны мог бы многое им посоветовать.

У меня был опыт, отсутствующий у них. Знание о последствиях клинических процедур поможет им в скорейшей реабилитации. Пусть они без остатка используют последние дни пребывания в собственном разуме для составления своих биографий и самоопределений, по которым смогут впоследствии заново открыть для себя себя.

Я подошел поближе и стал смотреть. Девушка в красивой красной униформе сверяла имена пассажиров со списком, а тем временем водитель загружал их вещи в багажник. У ближнего ко мне окна сидел нестарый еще мужчина, и я постучал по стеклу, стараясь привлечь его внимание. Он поднял голову, увидел меня и демонстративно отвернулся.

— Что вы хотите? — окликнула меня девушка, высунувшись из двери.

— Я могу помочь этим людям! Позвольте мне с ними поговорить!

Девушка прищурилась, вглядываясь в мое лицо.

— Вы ведь из клиники? Мистер… Синклер?

Я не ответил; было понятно, что она догадывается о моих намерениях и настроена решительно против. Водитель вышел из автобуса, протолкался мимо меня и сел на свое место. Девушка что-то ему сказала, он тут же закрыл двери, включил мотор и тронул с места. Автобус медленно пробрался между скопившимися на пристани машинами, а затем свернул на неширокую улицу, уходившую вверх по склону к клинике.

Я провел ладонью по своей голове, по начинавшим отрастать волосам, только теперь догадавшись, что здесь, в этом городе, они ясно показывают, кто я такой. На дальней стороне гавани сошедшие с корабля пассажиры толпились у ларьков со снадобьями.

Я выбрался на тихую узкую улочку и медленно, никуда не спеша, пошел вдоль строя магазинных витрин. Странно, но только теперь я осознал свою ошибку в отношении этих людей: все, что бы я им ни сказал, будет забыто, как только начнутся процедуры. Ровно так же было глупо приписывать им роль вестников из моего прошлого. В этом отношении им ничем не уступали Сери, больничные санитары, случайные прохожие на улице.

Я нагулялся до боли в ногах и только тогда повернул к клинике.

В коттедже меня ждала Сери, у нее на коленях лежала растрепанная пачка машинописных листов, и она их бегло просматривала. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это такое.

— Ты ее добыла! — воскликнул я, садясь с ней рядом.

— Да, но с условием. Ларин сказала, что ты не должен читать ее в одиночестве. Мы будем читать сугубо вместе.

— Я думал, мы договорились, что я займусь этим сам.

— Мы договорились только о том, что я возьму ее у Ларин. Она думает, что твоя реабилитация прошла достаточно успешно, и не возражает, чтобы ты ознакомился со своей рукописью, при условии, что я буду рядом и буду давать необходимые пояснения.

— Тогда давай начнем.

— Прямо сейчас?

— Я уже знаешь, сколько этого жду.

Сери сверкнула на меня испепеляющим взглядом, швырнула на пол авторучку и встала; страницы рукописи рассыпались у ее ног ворохом грязноватой бумаги.

— В чем дело? — удивился я.

— Ни в чем, Питер, ровно ни в чем.

— Нет, правда… Ты что, на что-нибудь обиделась?

— Господи, ты же только о себе и думаешь! Тебя ничуть не трогает, что у меня тоже есть какая-то жизнь! Я провела здесь, в этой комнате, восемь недель подряд, думая о тебе, беспокоясь о тебе, разговаривая с тобой, обучая тебя, да просто сидя у твоей постели. И ты ни разу не подумал: а не хочу ли я иногда заняться чем-нибудь другим? Ты ни разу не спросил, как я себя чувствую, о чем я думаю, чего я хочу… ты считал естественным и самоочевидным, что так будет продолжаться хоть до бесконечности. А я иногда доходила до того, что мне было ровным счетом наплевать и на тебя, и на твою никчемную жизнь!

Сери отвернулась и стала смотреть в окно.

— Прости, пожалуйста, — пробормотал я, ошеломленный этой вспышкой ненависти.

— Я скоро уеду. У меня есть кой-какие дела.

— Какие дела?

— Острова, которые мне давно хочется посмотреть. — Она снова повернулась ко мне. — Ты пойми, ведь у меня тоже есть своя жизнь. И есть другие люди, с которыми мне хотелось бы общаться.

Ответить мне было нечего. Я не знал о Сери и ее жизни почти ничего и никогда ее особенно не расспрашивал. Она была абсолютно права: я считал ее присутствие, ее заботу само собой разумеющимися, так что теперь сказать мне было нечего. Был, конечно же, некий довод в мою защиту, но у меня не хватило смелости к нему прибегнуть: ведь я никогда не просил ее быть при мне сиделкой, а все, что происходило со мной с первых дней моего нового сознания, казалось мне самоочевидным и не подлежащим никакому сомнению.