Левая рука Бога

Не привиделось ли ей?

Все было на месте, и платежка сияла еще ярче, чем вчера, дракон подмигивал ей – все только начинается, Локотькова.

Как была, в ночнушке, она выглянула в коридор. Мама посвистывала в своей комнате, значит, вернулась от Никитишны за полночь и хорошо угостившись. Раньше двенадцати не встанет.

Надо Жанке рассказать и показать, как она там, наверное, до сих пор очухаться не может?

Катя набрала номер подруги.

Трубку долго не брали, Локотькова хотела уже сбросить – пошла, небось, в лавку, а умник дома забыла.

«Как бы не спустили деньги на радостях, – заворочалась внутри неожиданная хозяйственность. – Может, зря я ей три тысячи дала, двушки хватило бы…»

Катя отогнала эти мысли. Что за глупости, ей для подруги денег жалко? Тем более таких, шальных…

Катя нахмурилась. Деньги не шальные. Они ее. Ее по праву, и все эти вещи, все это ее продолжение, часть ее тела, каждая безделушка как золотая чешуйка в драконьей броне.

Умник откликнулся.

– Жанка, привет, ну как ты?! – воскликнула Катя, с облегчением отвлекаясь от странных мыслей. – Ты себе не представляешь, где я сегодня была и что купила!

– Это я, Катенька, – сказала Жанкина мама, Маргарита Алексеевна.

– А где Жанна? – не поняла Катя.

– Мы в больнице, – голос у нее был тусклый, усталый.

– Что случилось? – Катя не понимала, что-то вокруг проваливалось, земля, дома, все валилось в черную пустоту, но при этом оставалось на месте.

Маргарита Алексеевна заплакала.

– Вчера вечером мы так радовались, Жанночка такая была счастливая. А ночью… у нее открылось кровотечение. Не знаю, почему я проснулась, пришла к ней, а у нее полная постель крови, Катя, полная постель. Вызвали «Скорую», лекари говорят, еще немного и все… Какая-то редкая родотелесная несовместимость.

– А ребенок? – тихо спросила Катя. – Что с маленьким?

Маргарита Алексеевна справилась с рыданиями, сказала задушенным голосом:

– Врачи говорят, у нее больше детей не будет.

– Это как? – Катя ничего не понимала, не могла понять. Такого не бывает, все же было хорошо, она все поправила!

– Жанночка спит сейчас, – продолжала мама. – Ты позвони попозже, хорошо?

– Да, позвоню, – безжизненным голосом сказала Катя. – У вас все есть?

– Все, все, спасибо тебе! Она в хорошей палате лежит, в отдельной, я расширенные услуги оплатила. Ну все, меня тут зовут, я пойду, Катенька. Спасибо тебе.

– Всего доброго, – Катя погасила вызов, опустилась на постель.

Несовместимость.

Это у нее несовместимость. С этим городом, с этой жизнью.

Она вскочила, в две минуты оделась, пошвыряла в сумку кошелек, драгоценности, всякую мелочь. С сожалением посмотрела на покупки, с ними страшно не хотелось расставаться, они были ее – до последней ниточки.

«Плевать. Еще куплю. Все куплю!»

После того, что случилось с Жанкой, в Суджуке ее больше ничто не держит.

Она подошла к двери и нервно засмеялась.

Вот куда она, дура, собралась? Без «времянки», без заверенного разрешения от матери никто ей не продаст билет. А по сети покупать – так нужно мамино подтверждение, ее личный народный ключ.

Катя подумала немного, села к столу. Нашла в сети образец разрешения. Вытянула лист серой вторбумаги из стола, взяла ручку.

«Я, Алена Дмитриевна Локотькова, разрешаю моей дочери, несовершеннолетней Катерине Федоровне Локотьковой, временный выезд за пределы Краснодарского края с целью прохождения предварительного творческого испытания для поступления в среднее рабоче-художественное училище ПОРБ № 123. Дата, подпись».

Про творческие испытания ей Жанка рассказала, она все мечтала поступить на хоромного украшателя. Смешная, глупая Жанка.

У них с мамой – один почерк, не различить, Алена Дмитриевна всегда поражалась.

«Все от отца взяла, – восклицала она. – А вот почерк мой, бывает же…»

Вот и пригодилось самое бесполезное из всех ее умений, единственное, что досталось от мамы.

Теперь задачка сложнее. Катя тихонько открыла дверь – мама спала беспокойно, ворочалась, вздыхала. Значит, скоро проснется. Она на цыпочках вышла в темную прихожую и чуть не полетела на пол, загремела пустыми бутылками, банками какими-то. Алена Дмитриевна бросила сумку прямо у своей двери.

Мама заворочалась.

– Кать, ну чего ты там расшумелась? – слабо спросила она. – Дай полежать.

– Лежи, лежи, – сказала Катя. – Я тут о твою сумку споткнулась.

– А, я ее вчера там забыла, – сонно пробормотала мама. – А чего ты не в школе?

– У нас первые два урока отменили, словесник заболел, – быстро сказала Катя. – Я уже ухожу, ма.

– Дверь закрой.

Катя села, пошарила во внешнем кармане сумки, мама всегда хранила свой ключ там, сто раз ей говорила, чтобы переложила. Потеряет, мороки на два месяца восстанавливать, да еще виру платить. Она нашарила порванный уголок из искусственной кожи, двумя пальцами вытянула прямоугольник ключа – в какой-то липкой дряни с острым химическим ароматом. Вино крепленое «Алушта».

Осторожно перешагнула сумку, включила умник. «Стрела Краснодара» отходила через полчаса, в продаже оставались только двухуровневые палаты, под шестьдесят алтын с человека.

Ага, будет она на себе скопидомничать, как же. Катя указала свое ФИО, время рождения, приложила мамин ключ и ввела ее число.

«Оплатить?»

Катя шлепнула платежкой «Лунчуаня» по пластине умника, встроенный просвет считал его ключ, высветил подтверждение платежа.

Через полминуты ей на почту свалился числовой проездной.

Умник мигнул, она все держала платежку в зоне просвета, и он решил, что она хочет проверить счет.

– Ну давай, – пожала плечами Катя. Интересно, сколько осталось? Три тысячи Жанке, примерно пятьсот алтын в «Ирии», шестьдесят за проезд, ну и по мелочи тридцатка убежала. Надо бы дальше поужаться, еще придется хоромы снимать в Москве, поддельную «времянку» покупать – говорят, в Москве с этим проще, тамошний ПОРБ не справляется, народу-то под семнадцать миллионов.

«На вашем счету десять тысяч алтын».

Через пять минут она ехала на извозчике по улице Советов в сторону железнодорожного приемища и никак не могла прекратить смеяться.

Глава тридцать седьмая

Школа гудела, как улей. Денис понимал, почему сегодня не пришли Улита Козак и Маша Шевелева, но вот с какой стати Локотькова решила прогулять, он совершенно не представлял.

Кто ее, рыжую, разберет?

Марфа Александровна с самого утра всем долго объясняла, какая ужасная беда у них случилась и насколько низко и недопустимо размещать снимки и записи с места происшествия, а тем более писать безответственные и злорадные ответы. Хотя кто их писал наверняка кто-то из чужих, вон у половины девчонок глаза на мокром месте. Федя Веселовский был второй мечтой для всех школьных див после Аслана Мацуева.

– Нельзя глумиться над кровью и горем! – восклицала Марфа Александровна. – Это стыдно, это чудовищно. Ярцев, ты мою речь в умнике записываешь?

– Я вас внимательно слушаю, – сказал Денис, убирая умник. Черт знает, что за снимок прислала Локотькова.

– Давно пора закрыть входящую связь в гимнасии, – сказала Марфа. – Вы на себя посмотрите, без умников жить не можете. Один глаз на учителя, другой туда, всю свою жизнь оцифровали. А настоящая жизнь вокруг!

Она указала за окно. Жизнь, в представлении классной, заключалась в куске улицы Чапаева со старыми пятиверховками, лавке «24 часа» на углу, кривой сосне и зеленом поле школьной площади и в таком виде сильно проигрывала «Облакам».

Марфа переключилась на обсуждение задачи урока, Ярцев украдкой взглянул на умник.

Катя прислала объем еще вчера, он не проверял входящие. В узком темном коридоре с ободранными обоями стояла девушка в ослепительном зеленом платье с белыми ирисами. Рыжие волосы, сложная прическа, две тонкие пряди в стиле «драконьи усики» падали на лоб, белая, высветленная серебром кожа, мастерские румяна. Ярцев узнал ее по глазам – огромным, серым, сверкающим внутренним золотым светом. Здесь Катя Локотькова совсем не казалась дольщицей.