Город святых и безумцев

Рафф ни словом не обмолвилась, что он будет участвовать в порнодействах, сама эта мысль его возмутила: это уже слишком! Ни за какие деньги на свете!

— Господа, — начал Лейк, вставая, — думаю, произошло недоразумение. Я всего лишь художник, и только…

— Художник, — эхом отозвался Сыч, точно это была незначительная деталь.

— …и я немедленно ухожу. Прошу меня простить. Я никого не хочу обидеть.

Он начал выбираться из-за гроба, но остановился, когда дорогу ему заступил Ворон — с длинным разделочным ножом, показавшимся таким ярким на фоне руки в белой перчатке. Нож сверкал как близнец его клюва. Лейка это зрелище просто парализовало. Он медленно перебрался назад на середину дивана, чтобы заслониться от этих хищников гробом. Руки у него дрожали. Под лягушачьей маской он обливался потом.

— Чего вы хотите? — сказал Лейк, безуспешно стараясь подавить дрожь в голосе.

Потирая руки, Сыч склонил голову набок и по-птичьи уставился на Лейка одним серо-стальным глазом.

— Коротко говоря, ваш заказ станет сам себе наградой. Мы вам не заплатим, если вы не сочтете, что остаться в живых само по себе достаточное возмещение за труды. Как только вы покинете этот дом, ваша жизнь пойдет как прежде, вот только вы станете героем: безымянным жителем города, устранившим вопиющую несправедливость.

— Чего вам нужно? — в еще большем страхе, чем раньше, повторил Лейк.

— Убийство, — каркнул Ворон.

— Казнь, — поправил Аист.

— Обезглавливание, — уточнил Сыч.

— Убийство?! — выкрикнул Лейк. — Убийство! Вы с ума сошли?

Встопорщив перья, Сыч ответил:

— Позвольте рассказать вам, какой будет ваша реакция, и тогда, возможно, мы тем скорее перейдем к вашей собственной участи. Сначала вы будете стенать. Вы будете вопить. Даже попытаетесь бежать. Вы будете с чувством твердить «Нет!», даже когда мы вас свяжем. Мы станем вам угрожать. Вы ослабеете. Потом вы снова скажете «Нет», но на сей раз по вашему вопросительному тону мы поймем, что вы стали ближе к реальности, ближе к самому поступку. Затем все повторится сызнова. И, наконец, не важно, займет это час или неделю, вы поймаете себя на том, что выполняете наше задание, потому что даже самый жалкий пес желает хотя бы еще день почувствовать на своей морде солнце. Вы сберегли бы нам немало времени, если бы просто приняли положение дел без ненужной суматохи.

— Я этого не сделаю.

— Откройте гроб.

— Нет!

Хотя ему мешала хромая нога, Лейк перепрыгнул через гроб. Он даже добрался до бюста Трилльяна, прежде чем Аист и Ворон сбили его с ног. В их руках он извивался и лягался, но больная нога слушалась его не больше, чем деревянная колода, а они были слишком сильны. Они подтащили его назад к гробу. Аист вдавил его лицом в диван, лягушачья маска так больно врезалась в рот, что он едва мог дышать. Дернув его голову вверх, Ворон приставил к горлу нож. В таком положении, со съехавшими прорезями для глаз, он видел лишь внутреннюю сторону маски и краешек позолоченного бордового потолка.

Где-то вверху с почти чувственной медлительностью Сыч произнес:

— Примите заказ, мой дорогой головастик, или мы вас убьем и выберем другого гражданина.

Сев на Лейка верхом, Ворон резко ударил его по почкам, потом еще раз в то же место — со всей силы. Лейк хрюкнул от боли. Ворон выкрутил ему за спину левую руку, и художнику показалось, что кости вот-вот сломаются.

Он взвизгнул. Внезапно оба врага отступили. Перевернувшись на спину, поправил маску и поднял глаза — чтобы увидеть, что вся троица смотрит на него сверху вниз.

— Каков будет ваш ответ? — спросил Сыч. — Мы должны сейчас же услышать ваш ответ.

Застонав, Лейк перекатился на бок.

— Отвечайте!

Что означает слово? Да и может ли одно слово действительно… что-нибудь значить? Может ли оно затмить целый мир поступков, возможностей?

— Да, — сказал он, и слово задребезжало у него в горле смертным приговором.

— Хорошо, — отозвался Сыч. — Теперь откройте гроб.

Они отошли, давая ему больше места. Лейк с трудом сел, в хромой ноге пульсировала боль. Он завозился с застежками на боку гроба, стремясь ускорить кошмар, чтобы он как можно быстрее закончился.

Наконец болты отодвинулись. Охнув, он поднял крышку… и уставился в безошибочно знакомые патрицианские черты. Знаменитая серая челка растрепана, на острых скулах фиолетовые синяки, умные голубые глаза выпучены от страха, тонко очерченные чувственные губы скрыты за красным матерчатым кляпом, врезавшимся ему в лицо. Кровь капала со лба, который он размозжил, когда бился о крышку гроба. На руках у него были вырезаны странные символы, будто он был подношением какому-то свирепому божеству.

Лейк неуверенно попятился, уткнулся в край дивана, неспособный принять это последнее ошеломительное открытие, не в силах постичь, что зеленые действительно были правы: Восс Бендер жив. В какую игру он по неведенью ввязался?

Бендер же попытался сесть, как только увидел Лейка, хотя и был связан, и, наверное, веревки больно пережимали вены, потом забился из стороны в сторону, когда стало очевидно, что Лейк ему не поможет.

Ворон перегнулся, чтобы Бендер его увидел, и по-вороньи закаркал. Это последнее вызвало у Бендера спазм истерического страха. Ворон влепил ему звонкую пощечину, и Бендер снова обмяк в гробу. Его веки затрепетали, из гроба донесся запах мочи. Лейк не мог отвести глаз. Это был Восс Бендер, творец и губитель карьер, политиков и театров. Восс Бендер, уже два дня как мертвый.

— Почему? Почему вы это с ним сделали? — вырвалось у Лейка, хотя он и не собирался говорить.

Аист фыркнул:

— Он сам с собой это сделал. Он сам это на себя навлек.

— Он ни на что не годится, — сказал Ворон.

— Он само Зло во плоти, — добавил Сыч.

Восс Бендер шевельнулся. Глаза под властными седыми бровями широко открылись. Бендер не был ни глухим, ни глупцом (Лейк никогда не считал его глупцом) и следил за их разговором с напряженным и настороженным интересом. Голубые глаза требовали, чтобы Лейк спас его. Лейк отвел взгляд.

— Ворон даст вам свой нож, — сказал Сыч, — но не думайте, что сможете бежать только потому, что у вас есть оружие. — И словно чтобы это доказать, Сыч достал пистолет, оружие с виду элегантное и опасное, недавно изобретенное учеными Халифа.

Ворон протянул нож.

Все чувства Лейка обострились, сменили свое назначение, он поглядел на Восса Бендера, потом на нож. Тонкий лучик света играл по металлу и зернистым разводам на рукояти. Он даже смог прочесть гравировку на клинке, имя производителя: «Хоэгботтон и Сыновья». Что у такого ножа есть, наверное, своя история, родословная, что об этом ноже он должен знать больше, чем об этой троице, показалось ему столь же ужасным, сколь абсурдным. И пока он глядел на нож, на выгравированные слова, на него обрушилось сознание необратимости такого поступка. Отнять жизнь. Оборвать жизнь, ас ней целый мир любви и восхищения. Оставить дыру в ткани бытия. Отнять жизнь — это немало, совсем немало. Он увидел, как улыбается отец, как раскрываются его руки, чтобы показать блестящие, грациозные трупики насекомых.

— Бога ради, не заставляйте меня его убивать!!!

Взрыв смеха Сыча, Ворона и Аиста застал его врасплох настолько, что он засмеялся вместе с ними. Его сотрясал смех, его челюсти, его плечи расслабились в предвкушении того, что шутка вот-вот раскроется… а потом понял, что смех их хриплый, жутковатый, жестокий. Медленно-медленно его собственный сменился рыданьем.

Веселость спала с Ворона раньше, чем с Аиста и Совы.

— Он уже мертв, — сказал он Лейку. — Весь город знает, что он мертв. Нельзя убить человека, который уже мертв.

Застонав, Восс Бендер удвоил свои попытки освободиться от пут. Троица его игнорировала.

— Я не стану этого делать. Не стану.

Его слова прозвучали неуверенно, будто он вот-вот поддастся на уговоры или угрозы. Он знал, что, оказавшись лицом к лицу с собственной гибелью, сделает все, чтобы остаться в живых, пусть это даже извратит, растлит, уничтожит все, что составляло истинного Мартина Лейка. Но перед его мысленным взором еще маячило лицо отца, а вместе с ним все, что отец говорил о святости жизни.