Синдром тотальной аллергии(СИ)

Ага, уже собаками пугает. Уйду я, дедок, так ловко, что и с собаками не сыщешь…

В тростниковых зарослях и на самом деле легко заблудиться не на шутку. Стебли стоят непреодолимой стеной высотой примерно метров пять. Иногда высоченные стеблины перерастают в монструозные формы. Тогда вы еле обхватите рукой уже не тростинку, а самый настоящий бамбук, годный для прочных построек. Но таких стеблей ещё поискать надо — слишком мало их попадается.

— Это я тебя намеренно по гущару повел, чтобы дорогу к лесу срезать. Так удобней и быстрей, если толк понимаешь.

Да, понимаю, что удобней меня тут пришить и оставить в непроходимых зарослях. Даже хоронить не надо, дикое зверьё с мёртвым телом за пару дней управится до голых косточек.

Как я ни хорохорился, все же отстал и заблудился. Может, не я заблудился, а старик нарочно меня завёл в самую чащу и улизнул? Тогда уж точно жди фатального выстрела. А может, это будет нож в спину? А то и стрела из самострела-арбалета, поставленного на звериной тропе.

Я остановился из предосторожности. В опасной ситуации лучше всего не делать лишних и необдуманных движений. Тишина, изредка прерываемая ленивым лягушачьим кваканьем, писком крылатых пичуг и жёлтых мышей-малюток, вьющих шары-гнезда на тростинке, продолжалась недолго. Где-то впереди сухо заиграла барабанная дробь тростниковых стеблин. Наверное, дед ломился ко мне напролом из зарослей.

Я осторожно выбрался на неширокую прогалину, где все-таки можно было как-то осмотреться. Потом отступил на шаг, закрылся стеной тростника. Глянул на метёлки высоких тростин — туда, где они заколыхались. Повернулся на треск, вскинул карабин, вышел на прогалину из своего укрытия и… застыл как вкопанный.

На меня посматривали испуганные поросячьи глазки кабаньего подсвинка, ещё с едва заметными полосами на спине. Каюсь, от нервного перенапряжения не смог сдержаться и выстрелил прямо в задранный на меня пятачок. Подсвинок подскочил на задних лапах и замертво грохнулся набок.

Я тяжело перевёл дыхание и снова развернул карабин в сторону треска раздираемого тростника, но уже с другой стороны. Не выстрелил только потому, что на охоте категорически запрещено стрелять в дичь, которой не видишь. Таковы вот правила охотничьей безопасности.

— Вот тебе делать было нечего, паря! — вывалился из стены тростника дед.

— Я не хотел. Как-то машинально все получилось.

— Понятно — перепугался.

— Тебе кабанчика жалко?

— Сейчас его мамочка с дружной семейкой из десяти веприков сюда нагрянет, они нас с тобой в кашу истолкут, если озвереют. Надо убрать дичину и самим убираться поскорее.

Из пятиметровых монструозных стеблин мы с дедом соорудили волокушу и выволокли мою добычу на чистое место.

— Морду, шкуру или копыта на трофей брать будешь?

— Нет, это ж всего-навсего подсвинок, а не настоящий кабан. Да и лишняя тяжесть на обратном пути.

— Ну и ладно, сейчас кабанчика у нас приберут, чтобы добро не пропадало. А ты отдохни пока.

Старик лихим троекратным посвистом всполошил птиц. Ну, просто разбойник с большой дороги из кино про житьё-бытьё в старину. Над тростниковыми зарослями поднялась стайка горластых чаек. Сдержанным лаем издалека откликнулись собаки. Дед свистнул ещё раз. Лай приближался. Чёрно-каштановые псы тайганы выскочили из тростника и как-то слишком сдержанно, тактично, что ли, зарычали на добытого кабанчика. С толком и расстановкой обнюхали тушу и слизали кровь с простреленного рыла.

Я давно приметил, что тайганы не пустолайки, а подают голос, когда хотят обратить на себя внимание, а между собой только рычат или добродушно ворчат.

Старик хлопнул в ладоши:

— Приведите к нам кого-нибудь, шерстолапые!

Собаки вскинули морды, глянули умными карими глазами на деда и, как мне показалось, кивнули. Бесшумно исчезли в тростниках по его свисту.

— Больше так не шуткуй, паря, — недовольно бросил мне дед. — Без предупреждения не стреляй. Места у нас тесные, ненароком прихлопнешь ещё кого из наших в тростниковых дебрях. Знаю я вас, городских — тележного скрипа пугаетесь.

Ага, а ты, надо думать, в меня без предупреждения выстрелишь? Неровные шансы для меня, получается. Это я только подумал, а для вида согласился:

— Прости, чёрт попутал. Не новичок же — обидно, вот что. Обещаю, что в последний раз сорвался на инстинкты.

— Лады, коли так.

Собачий лай предупредил нас о новой встрече. Из зарослей вслед за собаками выскочили два парня. Старые люди могли бы принять их за советских солдат на парко-хозяйственных работах. Оба стрижены наголо, голые по пояс, оттого и загорелые до черноты. В хэбэшных галифе, затянутых брезентовым ремешком и заправленных в кирзовые сапоги. Но это были вовсе не статисты с киносъемочной площадки на съёмках фильма о давнем прошлом, где все было так плохо, как нас пытаются убедить с экрана. Просто советские стратегические запасы обмундирования, хранившиеся на случай всеобщей мобилизации, с лёгкой руки вороватых прапорщиков обеспечили местную глубинку одёжкой на сто лет вперёд.

— Салам, аке, — кивнули парни деду.

Осмотрели кабанчика и задорно скалились на меня белозубой улыбкой:

— Турист перетрусил?

— Ну вы там не очень! С кем не бывает, — насупился старик на них. — Отнесите веприка к себе. На охоту сегодня не ходите. Этого хватит пока. И мы с прогулки зайдём к вам в гости молодой кабанятинки отведать.

Парни положили жердины на плечи и скрылись с импровизированными носилками за жёлто-зелёной стеной тростника.

— Мусульманам ведь нельзя есть свинину.

— Кто тебе сказал, что они мусульмане? Тенгрийцы они тут все, почти что монголы. А монголы свиное сало за обе щеки уплетают. Пошли дальше, паря.

Глава 5

На этот раз я от деда не отставал, или же он не пытался улизнуть, чтобы меня в болотные дебри завести, кто его разберёт?

Кому доводилось пробираться в тростниковых зарослях по хлюпающим под ногами кочкам, тот знает, что это за удовольствие, когда нога через каждую пару шагов уходит по колено в грязь. Прогулка вымотала меня, словно я все эти полчаса ходьбы мешки перетаскивал, а дед остался бодрым живчиком — хоть бы ему хны, старому!

Когда вышли на твёрдое, сухое место, я первым делом повалился на холмик, поросший колючей и совершенно сухой на вид травкой. Я, тренированный спортсмен и многоопытный охотник, по европейским меркам, разумеется, тут настолько выбился из сил, что меня бы любой сопливый пацанёнок сейчас смог бы взять голыми руками. Дед только посмеивался в седую бороду.

— Ты у нас тут так запросто мешком на землю больше не кидайся паря. Пауки у нас ядовитые водятся.

— Фаланг вчера видел. Наверное, и скорпионы под камнями есть.

— Есть и не только они. Что твоя фаланга, что твой скорпион? Укусит — поболит и перестанет. А вот каракурт за задницу тяпнет — читай молитву за упокой.

— Я молитв не знаю.

— Откуда же тебе знать!

Хлебнув из фляжки родниковой водицы с дедовым снадобьем, я тупо, безо всякого интереса повернул голову и… чуть не поперхнулся глотком воды. Взгляду открывалась самая заманчивая картинка, как на видеослайдах о дикой природе. Низкий лесок из джиды-лоха и карагача-вяза начинался сразу за полукруглым лужком из редкой осоки и хвоща. Стволы серебристого лоха, по своему обыкновению, изгибались как змеи и даже ложились на землю, чтобы чуть дальше подняться купкой тонких веточек с серебристой листвой. Ветерок приносил от деревьев медвяный дух. Тучи мух налетели на сладкие маслинки. Птицы так густо облепили деревья, что листва казалось живой — очень уж сильно трепетала, хотя не было ни ветринки.

— Это ещё ничего. Зимой с севера сюда по медовые маслины прилетят горлицы и свиристели. Вот когда птичий цирк начнётся!

Я в бинокль осмотрел траву перед лесом.

— Чей это помет на поляне? Катышки… Похоже, козы местных жителей оставили.

— Сейчас сам увидишь. Только убери свою стрелялку подальше и не пуляй почём зря, — почти шёпотом сказал дед. — Медленно повернись-ка направо и застынь!