С нами бот (сборник)

Торговая точка была обнесена тонкой металлической оградой, которую от великого ума додумались выкрасить серебрянкой. Кладбищенские мотивы. Как раз под настроение.

Продавщица на точке правила новая. Этакая малость перезрелая хуторская красавица. Лёгкая мордастость в сочетании с сильной глазастостью.

В другой бы раз смена власти за прилавком огорчила Георгия – новые всегда недоливают. Чтобы доливали, надо познакомиться, подружиться, бывает даже, что и переспать. Беспрекословно приняв высокую пластиковую посудину, добрая треть которой была заполнена пеной, мрачновато-задумчивый, он присоединился к двум другим человеческим особям, что сидели под жестяным навесом, причём каждый за своим столиком, полуотворотясь друг от друга. Один – Володька из «Початка», второго, одетого не по-дачному, Георгий видел впервые. И сто лет бы ещё не видел. Холёное начальственное рыло, надменные оловянные гляделки. Самоуважение, как говаривал опальный ныне классик, титаническое.

Георгий поздоровался. Володька, ясное дело, ответил. Второй спесиво промолчал. Ну и чёрт с тобой!

– А чего это ты порожняком? – подначил Володька. – Камушки кончились?

Внешность ему явно досталась в наследство от татарских оккупантов: был он смуглый, скуластый, смолоду высохший в корешок и с тех пор уже не меняющийся…

А может, переживём, а? Татар-то вон пережили…

– Да, – отрывисто сказал Георгий. – Кончились.

Пена в пластиковой посудине оседала издевательски медленно. Не дожидаясь, пока пиво согреется, хлебнул, утёрся.

– Спруты! – проклокотал с ненавистью.

За соседним столиком шевельнулись.

– А кого это вы – спрутами? – неприязненно поинтересовались оттуда.

Ишь! Правда-то глаза колет. Не иначе, сам на них работает. За хозяев обиделся…

– Уродов, – любезно пояснил Георгий.

– А уродами? – хищно спросил оловянноглазый.

– Спрутов.

Володька, встопорщив в улыбке рыжеватые прокуренные усы, поглядывал с любопытством то на одного, то на другого.

– А вы знаете, что вам может грозить за такие высказывания? – помолчав, напряжённо спросил незнакомец.

Георгий пил пиво. На лице его было написано блаженство, под которым, однако, таилось бешенство.

– Ничего, – беззаботно отозвался он, ставя на столик опустевший пластик. – С детства, знаете, не люблю обитателей океанских глубин. Какие-то они все… бородавчатые, склизкие… А что, есть закон, охраняющий честь и достоинство головоногих? Так мы ими вроде закусываем… – И Георгий в доказательство шевельнул пальцем лежащую перед Володькой вскрытую упаковку сушёных кальмаров.

– По-моему, вы имели в виду не обитателей океанских глубин…

– Да я много кого имел… – И похабная ухмылка впридачу.

Рыло окаменело.

– Это пошлость, – объявило оно.

«Ну, гад, – стиснув зубы, подумал Георгий. – Сейчас я тебя уделаю…»

– Нет, правда! – с подкупающим простодушием обратился он к Володьке. – Вот господин обвиняет меня в разжигании межвидовой розни…

– Я не обвиняю, – буркнул господин.

– Нет, многие разжигают, – проникновенно продолжал Георгий. – Умышленно внедряют, например, в сознание народа, будто волки поголовно хищники! Да, согласен, встречаются среди них и такие. Но зачем же всех-то под одну гребёнку?

Володька хрюкнул. Господин раздул ноздри.

– А я-то – интернационалист! – оправдывался Георгий. – Даже не интернациалист, а этот… интер… Как будет «вид» по латыни?

– А хрен его знает, – лыбясь, сказал Володька.

– Причём не сразу им стал, Володька, не сразу! В детстве, вот те крест, даже монголоиды мне странными казались. Чужими. Ничего, привык. Люди как люди. Потом негры. Тоже привык. Сейчас, не поверишь, увижу гориллу по телевизору: а что, думаю, человек как человек… Но не всё же, что шевелится, роднёй считать!

Оратора прервал полый звонкий стук. Это холёнорылый, в два глотка прикончив банку «пепси», нервно поставил её на столик. Затем встал и с презрением удалился.

– Кто такой?

Володька пожал плечами.

Георгий взял свою полую ёмкость и снова пошёл в магазин.

– Повторите, будьте добры…

И пива ему было отпущено чуть больше, а пены чуть меньше, нежели в прошлый раз. Возможно, за вежливость. Так вот и налаживаются помаленьку добрые человеческие отношения. Человеческие. Подчеркнём это особо.

– На Волгу ходил сегодня? – вернувшись, спросил он Володьку.

– Ходил… – усмехнувшись, промолвил тот.

– И как водичка?

– Ничего. Тёплая. Течение только сильное, сносит…

– Погоди! А как ты шёл?

– Обыкновенно. Проволоку приподнял – и там.

– А гуще заплетут?

– Слышь, – с ленивым превосходством сказал Володька. – Ты прям как в армии не служил. У нас вокруг дивизиона мало того что проволоку – спираль Бруно расстелили. Ковром! В ней танки вязнут, прикинь! А мы топ-топ, топ-топ – так и протоптали тропиночку. В самоволку по ней бегали…

– В субботу охрану поставят, – хмуро сообщил Георгий.

– Ну не по всему же периметру, – резонно заметил Володька. Потом добавил сочувственно, как бы извиняясь: – А вот тебе – да… Тебе труднее. Тачку по песку не пропрёшь…

Всё-таки неунывающий мы народ. Обжимают нас, обжимают, а мы хорохоримся, подмигиваем задорно. Правда, и обжимают умело: неспешно, исподволь, ни в коем случае не лишая надежды. Придавят – отпустят, потом опять придавят, чуть посильнее. Ничего. Выкрутимся, думаем…

Фиг теперь выкрутимся!

– Знаешь, кто мы такие? – сдавленно спросил Георгий. – Реликтовые гоминоиды…

– Кто-кто? – оторопел Володька.

– Про снежного человека слышал?

– Ну…

– Ну вот это мы с тобой и есть. Вытеснят нас в горы, в болота. Кто послабее – вымрет, кто повыносливее – одичает, шерстью обрастёт… Вместо бара этого смонтируют какую-нибудь хрень феерическую…

Георгий бы говорил ещё долго, но помешали обстоятельства.

– Гля! – прерывая унылое словоизлияние, сказал Володька и привстал. – Вроде сами пожаловали… Кара-катицы!

Георгий обернулся. Из-за осиновой рощицы выплыло нечто сплошь белое от бликов и обтекаемое, как обточенный Волгой голыш. Было оно размером с маршрутку, может быть, чуть пошире, и, казалось, парило, не касаясь полотна дороги. Двигаясь плавно, будто бы нехотя, нездешний механизм тем не менее словно по волшебству вырастал на глазах. Георгий уже различал, что корпус его – чёрного цвета и вроде бы монолитный, без смотровых отверстий.

Ну вот теперь полная гармония: серебряная кладбищенская оградка и чёрный катафалк…

Даже когда асфальт кончился (шоссе до магазина не дотянули, и оно завершалось дразнящим извилистым языком), чужая машина скорости не сбавила. Что ухабы, что магистраль – им всё едино.

Устройство поравнялось с баром. На секунду Георгию померещилось, будто глянцево-траурный борт стал на миг полупрозрачен – проглянули сквозь него шевелящиеся по-змеиному щупальца и студенистые осьминожьи глаза, равнодушно скользнувшие по убогому жестяному навесу, по двум приматам-самцам за белым пластиковым столиком, по возникшей в дверях самке, тоже вышедшей посмотреть на разумных существ…

Богатое воображение.

– Боевой треножник после ампутации, – язвительно выговорил Георгий, когда машина пришельцев скрылась за углом кирпичеобразного строения из белого кирпича.

– Берег смотреть поехали, – понимающе заметил Володька. – Конечно! У них-то у самих, говорят, земля – шлак, воздух – отрава… А тут рай земной…

– Знаешь, – признался Георгий, – ну вот наведи они на нас лазеры с орбиты, прямо скажи: уматывайте, а то сожжём…

– Лазеры – это агрессия, – возразил Володька. – За лазеры на них вся Земля возбухнет. А так – мирное сотрудничество…

– М-да… – Георгий усмехнулся с горечью. – Стало быть, скорее Саймак, чем Уэллс…

Володька поглядел вопросительно.

– У Саймака тоже ведь войны миров не было, – со вздохом растолковал Георгий. – У него пришельцы, представляешь, втихаря Америку скупали. В розницу. Без шума и пыли…

– Похоже… – кивнул Володька.